Parshas Tzav
Мы давно уже ради нашей Б-жественной Души не приносим в жертвы животных, которые выражали наше злое, животное начало, прячущееся в глубинах и тайниках неокрепшей души. Тора подробно описывает как это должно было когда-то делаться: "Когда человек принесет...", "если из мелкого скота его приношение..." и т. п. Бык, овца, голубь наконец. Сейчас у нас есть изучение Торы, молитва, мицвот, благотворительность. Все правильно, но может показаться, что уж как-то все "ушло в аналогию" в некоторое символическое, как сейчас модно говорить, "виртуальное пространство". Но это совсем не так.
Среди прочих была одна добровольная жертва, в которую не приносилось животное. Это - хлебное приношение, и ее описание начинается словами: "И когда душа принесет..." Ни об одном другом не говорится "душа". В чем дело? Кто этот такой особенный жертвователь? А он всего лишь оказывается бедняк, у которого не хватает денег приобрести животное для жертвы (даже голубя!). Но говорит Всевышний: "Сколь малым ни было бы его приношение, Я засчитываю ему его так, как будто он принес свою душу". Пригоршня муки с маслом и благовониями, в отличие от быка богача, который даже не заметит убытка в своем хозяйстве, требует несопоставимо больших "материальных затрат" и "сопротивляемости организма" злому началу, которое с полным основанием обосновывает, что по причине тяжелого финансового кризиса вполне можно и воздержаться от "непроизводственных затрат". Поэтому единственным и исчерпывающим объяснением такого поступка может быть только сильнейшее желание приблизиться ко Всевышнему.
Вот уже почти две тысячи лет мы как народ бедны. Бедны не только материально, не имея возможности накапливать коллективно богатства, как это делали другие народы от Северного моря до моря Японского. Бедна наша связь со Всевышним, Шхина которого обитала в Храме, ныне разрушенном. Сказано о причине Изгнания: "За грехи наши изгнаны мы из страны нашей". Какой же жертвой можно искупить нам, беднякам, эти грехи? Если вы еще не соблюдаете Шаббат - начните. Тогда вместе с теми, кто уже соблюдает, вы сможете разрезать халу, вдохнуть ее аромат и на мгновение представить, что Всевышний засчитал ее вам, как если вы "принесли свою душу". И не верьте тем, кто убеждает будто "порвалась связь времен". Связь еврея с Творцом пространства и времени непрерывна и вечна!
Желаем Вам Шаббат Шалом!
Рабби Исроэль и Хеня Карпиловский
Отрывки из бесед Ребе:
Надо осознавать, что все время, пока [еврею] недостает "огня", - жара и жизненности [в Служении], несмотря на то, что он изучает Тору, выполняет заповеди и у него [то есть в его Служении] наличествует все, что было в Мишкане, не почиет в нем Шхина, поскольку это [его Тора и его выполнение заповедей] не наполнены духом жизни вплоть до того, что [в нем] может по-прежнему существовать след от греха золотого тельца.
Изучение Торы и выполнение заповедей должны происходить с горением и жизненностью во всех трех [выделяемых Мишной] направлениях: Тора, Служение и благотворительность.
Недельная Глава - Цав:
«Всякую кровь не ешьте...»
В первых стихах главы «Цав» описывается утро в Святом Храме. Ежедневная храмовая служба начиналась убиранием с жертвенника пепла, оставшегося после вчерашних жертвоприношений. Перед тем как совершить этот, вроде бы не столь значительный ритуал, священнослужитель-коэн должен был облачиться в особые священнические одеяния: «И наденет коэн одежды льняные...»
Подробно эти одеяния описываются в последних главах предыдущей книги «Шемот», или, как ее обычно называют, книги Исхода. Они также перечисляются несколько ниже в нынешней главе, где повествуется о порядке возведения Аарона и его сыновей в священнический сан.
Одеяния еврейских священнослужителей были предельно скромными. Одежда коэна была сшита из белой льняной ткани, самой распространенной в то время. Она состояла из четырех самых необходимых предметов: штанов, длинной туники, пояса и головного убоpa. И это все. Никаких иных предметов туалета, не говоря уже об украшениях, на священнослужителе быть не могло. Даже тфиллин коэн во время службы мог носить только лишь головные - наручные считались недопустимым излишеством.
Будучи скромной по цене, одежда коэна была скромной еще и в том смысле, что она полностью прикрывала его тело. Рукава священнической туники прикрывали его руки до ладоней, а длина ее доходила до ступней. А чтобы даже камням святилища не видны были срамные части его тела, коэн носил под туникой штаны, доходившие ему до колен.
Обязательный головной убор коэна тоже свидетельствовал о скромности, ибо у евреев во все времена укрывание головы служило признаком скромности и смирения.
В конце главы «Цав» рассматриваются так называемые «мирные» жертвоприношения, «Шеламим», от слова «Шалом».
В память о приносившейся в Храме жертве «Года» принято во время утренней молитвы читать сотый псалом из книги псалмов Давида. Он начинается словами «Мизмор ле-тода»-«Гимн благодарности».
Жертву «Года» приносил человек, желавший выразить свою благодарность Вс-вышнему после совершения опасного путешествия по морю или в пустыне, выйдя из тюрьмы или излечившись от тяжелой болезни.
Глава «Цав» посвящена в основном вопросам храмовой службы. Однако среди ее предписаний есть такие, которые относятся к диетарным законам иудаизма, оказывающим существенное влияние на жизнь еврея и в наше время.
Одно из них - запрет, содержащийся в стихе: «И всякую кровь не ешьте, во всех поселениях ваших, (кровь) птицы и скота».
Этот короткий стих заставляет еврея подвергать мясо птицы или животного специальной обработке, которая извлечет из него всю кровь. Обработка состоит из предварительного обмывания и вымачивания мяса, чтобы удалить кровь с его поверхности и размягчить остатки крови в капиллярах.
Затем куски мяса тщательно обсыпаются солью и остаются лежать так в течение часа. Выделяющаяся при этом кровь стекает. Затем мясо еще раз тщательно обмывается, и лишь после этого его можно употреблять в пищу.
Для печени, которая насквозь пропитана кровью, и такая обработка недостаточна. Ее можно употреблять в пищу лишь после тщательного обжаривания на открытом огне, чтобы содержащаяся в ней кровь выделилась и выгорела. Поэтому печень еврей может употреблять в пищу лишь в одном виде - в «печеном».
В магазинах, торгующих кошерным мясом, оно продается обычно уже освобожденным от крови (за исключением печени). Продавцам это выгодно, потому что если мясо пролежит после шехиты три дня без соления, то кровь в нем настолько отвердеет, что ее уже нельзя будет удалить солением. В тех местах, где нет кошерных мясных магазинов, приходится не только искать опытного, знающего и честного резника-шохета, но и хорошо изучать правила приготовления мяса после убоя и, в частности, законы соления и вымачивания. В таких местах идеальным решением было бы употребление рыбы вместо мяса. Ведь, как справедливо замечает РАШИ в комментарии к приведенному стиху, на рыбу запрет употребления крови не распространяется. Законы о шехите употребление рыбы тоже не ограничивают. К тому же рыба, как говорят, полезнее мяса.
Еще одна категория запрещенной крови, которая создает неудобства еврею. Это кровь, которую иногда можно обнаружить в яйцах. Как пишет комментатор р. Бехайе, кровь эта не запрещена Торой, но запрет на нее был введен мудрецами (как, впрочем, и на кровь человеческую). Причем дело здесь не столько в самой крови, сколько в том, что наличие крови в яйце свидетельствует о начале созревания цыпленка, которого без правильной шехиты есть нельзя. (Есть различные обычаи в отношении того, найдена ли кровь на желтке, из которого развивается плод, или на белке.) Поэтому здесь не может помочь никакое соление и даже обжаривание - и яйцо, в котором обнаружена кровь, следует выбросить целиком, или (если яйцо цело) вернуть квочке на досиживание.
В наше время почти все яйца, поступающие в продажу с птицеферм - неоплодотворенные, из которых никакой цыпленок никогда не вылупится. Это облегчает в значительной степени галахическую проблему в случае обнаружения в таком яйце крови. Обычно при этом просто удаляют найденную кровь, и все яйцо кошерно.
В пятой книге Пятикнижия, в которой Моше повторяет изложенные ранее законы, часто с некоторыми пояснениями, он объясняет запрет употребления крови: «Ибо кровь есть душа». То есть человеку, хоть и дозволено есть плоть другой твари, нельзя, однако, есть ее душу.
Душа, будучи духовной субстанцией, пребывает значительно выше тела. Для нее облачение в тело есть величайшее падение. При этом сама сущность души всегда остается выше тела, и облачается в него лишь отсвет души, ее проявление.
Пребывание этого духовного света в теле не статично. Он постоянно пульсирует, то поднимаясь вверх, к своей сущности, чтобы восполнить свои духовные силы, то вновь опускаясь, чтобы оживлять тело.
Подобно этому и кровь, посредством которой душа воплощается в теле, постоянно пульсирует, движется, обновляя заключающуюся в ней энергию с тем, чтобы употребить ее на оживление тела и обеспечение его жизненных функций.
И как душа, будучи выше материальных ограничений, которыми телесные органы отграничиваются друг от друга, цельна и едина, так кровь, двигаясь по кругу внутри организма, в сущности, неизменна: одна и та же кровь питает головной мозг и мышцы, сгибающие мизинец на ноге. (Отличие венозной крови от артериальной сводится лишь к уровню содержания кислорода и иных веществ, расходуемых на питание организма.)
В хасидизме обращается внимание на то, что слово «адам» - человек - состоит из слова «дам» - кровь, с добавлением перед ним буквы «алеф», указывающей на то, что сущность человека все же не сводится лишь к тому, чтобы оживлять тело, но остается выше.
Вместе с тем в Кабале и хасидизме кровь ассоциируется с «гвурот» (мн. от «гвура» - сила, мощь). Все духовные функции согласно Кабале подразделяются на две основных категории: «хесед» и «гвура». Упрощенно их можно охарактеризовать так: «хесед» («добро») - это эмоции и действия со знаком плюс: поощрение чего-то, помощь, любовь «гвура» - это эмоции и действия со знаком минус: гнев, страх, борьба с чем-то, противодействие. Это разделение существует во всем и конечно же в ощущениях, воспринимаемых нашими органами чувств. Так, белый цвет - это цвет «хесед», а красный - цвет «гвура».
Близнец праотца Яакова, Эйсав, любимым занятием которого была охота, получил имя Эдом, потому что был «красный» от рождения. От него произошли воинственные римляне. И у многих народов, в традициях которых высшая доблесть - это доблесть боевая, красный цвет считается красивым, а в русском это вообще синонимы.
(Евреи, у которых преобладает «хесед», больше любят белый цвет и вообще спокойные тона».) Также ощущение прохлады ассоциируется с «хесед», а жар - с «гвура». Оба эти качества: красный цвет и жар «гвуры» - присущи крови. Поэтому о человеке в гневе или в злобном порыве говорят: «Его глаза налились кровью» и т. п.
Как совместить эти две функции крови: исключительно положительную функцию посредника между душой и телом и воплощение отрицательных эмоций? В хасидизме подробно освещается понятие «услащение гвурот», т. е. очищение «гвуры» от нежелательных явлений и поднятие ее до ступени «хесед».
Так, в Талмуде сказано, что тот, кто родился под знаком Марса (на иврите - Маадим - красноватый), будет убийцей или бандитом, ибо его натура «красна», склоняющаяся к «гвурот». Но если он сможет обуздать свою недобрую наклонность, он не только будет далек от совершения зла, но, напротив, он может стать моэлом и будет творить величайшее добро - вводить новорожденных еврейских младенцев в союз со Вс-вышним.
«Услащенные гвурот» обладают большими способностями творить добро, чем сами «хасадим».
Этим можно объяснить, что именно кровь, обладающая качествами «гвурот», способна совершить нечто невероятное - соединить духовное с материальным, дать возможность духовным силам души оживлять, обеспечивать нормальное функционирование бренного тела.
Глава «Цав» читается часто в «Великую субботу». Так называют субботу, предшествующую празднику Песах. Почему принято особо отмечать этот день? Ведь не отмечают же субботы, предшествующие праздникам Суккот и Шавуот. Более 3300 лет тому назад, в год исхода евреев из Египта, последняя суббота пребывания их в египетском плену выпала на десятое нисана. В тот день евреи по наказу Моше приносили в свои дома ягнят, с тем чтобы четыре дня спустя зарезать их в качестве пасхальной жертвы, обмакнуть в кровь этой жертвы пучок травы и помазать ею косяки своих дверей. Тогда, до того, как евреям была дана заповедь о мезузе, этот знак должен был выделять еврейский дом из всех остальных. Мидраш («Ше-мот Рабба» 17, 3) говорит по этому поводу: - (Вс-вышний повелел им:) «Возьмите пучок травы», сказав этим: Я выделю вас отдельной группой. Хотя вы сейчас унижены, как трава; Я сделаю вас сокровищем среди других народов.
А почему Вс-вышний пожелал защитить их посредством крови? - Чтобы возбудить память о крови обрезания, которую пролил их праотец Авраам.
Две крови спасли евреев от египетского рабства: кровь пасхальной жертвы и кровь обрезания.
И далее Мидраш приводит аллегорический стих из книги пророка Йехезкеля (16, 5, 6): «...в день рождения твоего; прошел Я подле тебя и увидел тебя брошенной в крови; и сказал Я тебе: в кровях твоих живи; и сказал Я тебе: в кровях твоих живи».
Воспоминания. Жорж Веллер.
Главы из книги «От Дранси до Аушвица».
РЕНЕ БЛЮМ
Среди многих товарищей, которых я узнал за три с половиной года в заключении, было множество людей замечательных, с точки зрения их характера, ума и знаний. Но память с особым чувством возвращается к благородному облику Рене Блюма. Я неоднократно мог убедиться, как гармонично уравновешивались в нем гражданское мужество с острой чувствительностью, глубокий ум с настоящей искренностью, очаровательная простота с тонкостью хорошо воспитанного человека. Если от моего долгого заключения я сохранил какие-то воспоминания, которые согревают и ободряют меня, то одно из них связано с мыслью об этом человеке.
Он был арестован 12 декабря 1941 года. Ночью фельджандарм, сопровождаемый понятым, явились к каждому из нас домой, и всех нас увели. Фельджандарм действовал согласно отпечатанному на пишущей машинке приказу, куда было вписано имя жертвы. Понятой служил переводчиком и уточнял, что нам даётся 15 минут, чтобы одеться, что он рекомендует взять с собой немного еды, немного белья, одеяло, документы и продуктовые карточки. Потом, под охраной фельджандарма и в сопровождении понятого, каждый из нас был доставлен в мэрию, а оттуда группы по 30-40 человек перевозились на автобусах в Эколь Милитэр (Военное Училище). Входя в училище, арестованные двигались между двумя рядами немцев, хохочущих, орущих, радостно возбужденных. После недолгого пребывания в вестибюле нас всех направили в один из школьных манежей.
Всё утро большая дверь манежа время от времени открывалась, впуская заключенных небольшими группами по 30-40 человек. Это были евреи из всех парижских кварталов, и только граждане Франции. К полудню прибытие людей закончилось. Нас было, примерно, семьсот человек.
Сразу после полудня прибыла последняя группа из 50 человек, среди которых было несколько иностранцев. Все они были задержаны на улицах квартала Этуаль, где к полудню немцы устроили облаву. Все те, кто предъявил удостоверение личности со штампом «ЕВРЕЙ», были арестованы, чтобы укомплектовать намеченную тысячу. Немцы больше не обращали внимания на гражданство. Но в этот день иностранцы были всего лишь неудачниками, арестованными вместо трехсот французов, которых фельджандармерия не смогла застать дома.
Мы, 750 человек, не заполняли весь манеж. Сидя вдоль стен на узлах и чемоданах, мы оставляли широкое свободное пространство. Люди, прогуливающиеся, чтобы убить время, посередине манежа, поднимали тучи пыли. У двери старик, растянувшийся на песке и положивший голову на скатанное одеяло, хрипел и задыхался. В глубине у стены, по молчаливому согласию, было оставлено место для отправления естественных надобностей. Повыше вдоль всей стены шел балкон, с середины которого на нас был направлен пулемет. К двум часам дня дюжина так называемых «серых мышей» (проституток) нанесла жизнерадостный визит пулеметной команде. Более часа здоровые и веселые немецкие девицы разглядывали нас с высоты балкона, указывая на нас пальцами и обмениваясь забавными впечатлениями со своими крепкими и обходительными кавалерами.
В 4 часа дня дверь резко открылась, впустив группу из 4-5 немцев в мундирах. Во главе был здоровенный, белобрысый, удивительно бледный парень, он странно подпрыгивал, и лицо его время от времени конвульсивно дергалось. Бросая свирепые взгляды во всех направлениях, он резко остановился при виде одного из арестованных, на котором был мундир французского военврача. Его арестовали в этом мундире в госпитале Валь-де-Грас, куда он был мобилизован. Взбешенный немец сделал французскому офицеру знак пальцем, чтобы тот подошел к нему. Несколько любопытных тоже двинулись вперед, немец мгновенно выхватил револьвер и в приступе ярости завопил: «Назад, или я вас всех перебью!». Развернувшись, крича и жестикулируя, он ушел ещё быстрее, чем появился. Вот так мы впервые увидели лейтенанта SS Даннекера, верховного шефа по делам евреев во Франции и Бельгии. Военврач и ещё один из наших товарищей, пожарный, тоже во французском мундире, были мгновенно окружены немцами и куда-то уведены.
Приближался вечер, и мы не знали, что нас ожидает. Одно мы усвоили из разговоров немцев: накануне вечером Германия объявила войну США, и по приказу из Берлина мы были арестованы, как заложники. В своей речи 11 декабря Гитлер вспомнил данное несколько месяцев назад обещание: если хоть еще одна страна ввяжется в войну с Германией, то евреи заплатят за этот позор... Позор произошел, и мы должны были платить. Мы не знали, ни когда, ни как это произошло, но были польщены тем, что стали гарантами мировой политики. Если, по всей видимости, мы не были подлинными хозяевами этого мира, то, во всяком случае, было ясно, что мы, тем не менее, избранные: арестованные были людьми высокого социального уровня, проявлявшими природную вежливость, несколько нелепую в этих обстоятельствах. Первые контакты люди устанавливали, представляясь, по обыкновению, друг другу. При этом каждый называл свою профессию: адвокат, врач, инженер, журналист, председатель суда присяжных, профессор консерватории, драматург, промышленник или просто полковник такой-то, комендант такой-то и т.д. Настроение было отличное, мы подшучивали по поводу своей значимости, и довольно беспечно обсуждали нашу участь.
К 5 часам вечера два наших «военизированных» товарища возвратились в манеж в штатском. Их, под надежной охраной, отвезли домой переодеться. Даннекер не желал видеть французских мундиров, но и не хотел отпустить из-за этого тех, кто их носил.
Вскоре после этого в манеже, погруженном в полумрак сумерек, вспыхнули два огромных прожектора. Они бросали два светлых круга в середину манежа, оставляя густую тень вдоль стен. Группа вооруженных до зубов немцев вошла в манеж и построила нас в колонну по пять вдоль обеих стен, лицом к входной двери. Мы образовали две длинные живые змеи, прижатые к стенам и соединяющиеся у двери. Нельзя было ни двигаться, ни разговаривать, ни курить. С одной стороны манежа мы едва различали силуэты стоящих напротив, а в центре, в слепящем свете, немецкий начальник, с автоматом на груди и с четырьмя гранатами, висящими на ремне, расхаживал большими шагами, орал и жестикулировал, держа в каждой руке по гранате. Снаружи мы слышали шум моторов нескольких автобусов и поняли, что нас эвакуируют из манежа. До 9 часов вечера мы все были погружены в автобусы, которые совершали челночные рейсы. На площадке автобуса стоял дюжий унтер-офицер SS, который хватал за шиворот первого попавшегося под руку и яростно швырял его внутрь.
Шел дождь. Париж был погружен в глубокую тьму. Невозможно было узнать улиц, не было видно ни души. Спустя четверть часа автобус доставил нас на Северный вокзал. Всем было приказано быстро выйти из автобуса. Очень быстрым шагом между двумя рядами немцев мы входили внутрь вокзала, потом на перрон и, наконец, садились на места в вагоне. Немцы, с автоматами и ружьями наперевес, поддерживали темп нашего марша ударами сапог и непрерывно вопили: "Быстрее! Быстрее!" К 11 часам вечера поезд тронулся. Мы не имели никакого представления о том, куда мы едем. В молчании и темноте нас везли два часа почти без остановок, и к часу ночи поезд остановился. Вагоны были открыты, и под вопли "Выходи! Быстрее! Быстрее!" мы вышли из вагонов.
Земля была мокрая, но дождя больше не было, и небо блестело звёздами. Мы находились в Компьене. Очень быстро, под постоянный крик "Быстро! Быстро!", мы построились в длинную колонну. К этому моменту мы узнали, что в нашем поезде уже находились триста заключенных из Дранси, доставленных сначала на Северный вокзал. Всего нас было 1050 человек. Немцам удалось собрать предусмотренную тысячу заложников.
От вокзала в Компьене до лагеря было около четырех километров. Мы пересекли город и, подгоняемые немцами, совершили этот переход почти бегом. Наша многочисленная охрана продолжала испускать оглушительные вопли: "Быстрее! Торопись!" Пожилые люди роняли вещи на дорогу и падали в изнеможении. Их поднимали пинками сапог. Вход в лагерь на 500 метров вперед был освещен мощными фарами. Мы были буквально ослеплены светом. У входа мы прошли мимо Даннекера и дюжего унтер-офицера, оба орали и пинали ближайших к ним людей. Поздней ночью нас подвели к баракам, где каждый находил себе уголок, не выбирая ни места, ни соседей. Большинство из нас уснуло, оставив заботы на завтра.
Пространство лагеря делилось на три неравные части: несколько зданий у входа, обозначенные буквой «А», были заняты русскими, арестованными в июне 1941 года, в начале войны с Россией. Рядом, вокруг обширной площади, два ряда зданий «В» приютили от 3 до 4 тысяч французов, арестованных, как «коммунисты». В самой глубине 5 зданий «С» должны были отныне стать «еврейским» лагерем. Эти три лагеря разделялись двумя рядами колючей проволоки.
С самого начала нам сообщили, что мы не сможем писать семьям и получать письма или посылки. Мы были засекречены. У нашего лагеря не было своей кухни, и снабжать нас едой было поручено русскому лагерю. Утром русские приносили нам кофе, хлеб и маргарин: кружка кофе, около 250 граммов хлеба и 25 граммов маргарина. В полдень нам приносили суп из их пайка, хороший густой суп. Два-три раза в неделю к четырем часам нам давали по кружке травяного чая, который окрестили «Болдо». Это было всё. Через 15 дней наш лагерь организовался, и у нас появилась собственная кухня. Больше мы не зависели от русских. С этого момента суп стал чрезвычайно постным пойлом, в котором плавали редкие кружочки репы. И эту жидкость, у которой теплота была единственным достоинством, раздавали в ограниченном количестве. Бараки были кирпичными. В них было по семь комнат, рассчитанных на шестнадцать человек и три или четыре маленькие комнатки, предназначенные для 2-3 человек. Нас приходилось 200-250 человек на строение, так что получалось по 30-35 человек на комнату. В комнатах была солома, разложенная на цементном полу в качестве подстилки. И никакой мебели: ни кровати, ни стола, ни табуретки. Нам не давали никакой работы, за исключением каких-то нарядов, и мы проводили дни и ночи на этой соломе в вынужденном безделье. В конце января немцы дали нам кровати и соломенные тюфяки. Тогда мы смогли сжечь кучу пыли, в которую превратилась подстилка, на которой мы валялись шесть недель.
Не было никаких средств отопления, и в комнатах было чуть теплее, чем снаружи. К нашему несчастью, зима 1941-42 года была очень суровой, и температура внутри часто падала ниже нуля. К 19 января в комнатах установили маленькие печи, и немцы давали нам дрова, которых хватало, чтоб отапливать комнату менее часа в сутки. Мы немножко согрелись, но, ни на мгновение, ни днем, ни ночью, не расставались ни с одеждой, ни с пальто.
Через три дня после нашего прибытия Даннекер приехал в лагерь. Он выстроил нас во дворе, каждую группу перед ее бараком. Как обычно, возбужденный, с трясущейся от нервного тика головой, он объявил через переводчика "Sonderfuhrer"а Кюнтце, бывшего официанта парижского кафе, что все, кто считает себя «инвалидом на 100%», должны быстрым шагом пройти налево. Их имена переписали, и на следующий день эти люди с обнаженным торсом были выстроены в колонну посреди двора. Их должен был осматривать немецкий врач. Высокий, тощий, затянутый в мундир, он останавливался перед каждым больным и, не глядя на него, поднимал руку с перчаткой. Он выслушивал краткое сообщение о болезни, громко шутил: «Больное сердце? Для работы просто отлично!» или «Ревматизм? Российский климат удивительно помогает!» и взмахивал перчаткой. Но, тем не менее, 80 стариков старше семидесяти лет были освобождены к концу первой недели.
Остальные были обречены на скорую депортацию в разгар зимы без теплой одежды. Нам это казалось невозможным, и, несмотря на всё, мы сохраняли убеждение, что немцы хотят запугать нас, но никогда не посмеют совершить подобную гнусность. Позже такое состояние духа сохраняли только мечтатели. Нужно было обладать невероятной долей наивности, чтобы предположить, что соображения гуманитарного порядка будут приниматься в расчет, когда речь идет об отношении к евреям! Но в 1941 году это казалось естественным даже самым скептическим умам. Гораздо позже мы узнали, что правительство Виши предприняло демарш в нашу пользу, и что частично мы обязаны им отсрочкой депортации до весны. Однако этот жест правительства Виши не заслуживает того, чтобы уделять ему много внимания. Виши слишком часто действовало совместно с немцами, чтобы можно было всерьёз испытывать благодарность к ним за простую отсрочку даты депортации.
Вначале большинство заключенных выходили днем из бараков и прогуливались между строениями. Я обратил внимание на немолодого человека, рослого, худощавого, с правильными чертами красивого лица. Его живой и слегка насмешливый взгляд выражал большой ум, а его высокий стройный силуэт и легкий шаг напоминали мне чей-то знакомый облик. Он был окружен людьми и, казалось, был знаком большинству обитателей лагеря. Я поинтересовался, кто он такой. «Так это же Рене Блюм!» ответили мне, снисходительно посмеиваясь над моим невежеством. «А чем так известен этот Рене Блюм?»- настаивал я. «Он руководитель «Балета Монте-Карло», младший брат Леона Блюма!».
Благодаря присутствию большого числа интеллектуалов и крупных специалистов во всех областях знаний, были быстро организованы публичные лекции. Мы собирались в разных комнатах, чтобы слушать эти беседы. В один из вечеров известный драматург рассказывал нам о поэтах Плеяды, в другой раз ассистент Медицинского факультета - о современном состоянии проблемы диабета. Лекции эти были замечательны своей посещаемостью, компетентностью лекторов и видом «аудитории»: обледеневшая комната, освещенная тусклой лампочкой. В ней находилась сотня почти невидимых слушателей, лежащих в темноте на соломе. Нам было запрещено иметь книги. Бумага и карандаши были большой редкостью, и все лекции проводились без каких-либо записей. Драматург почти час читал нам Ронсара, не имея текста перед глазами. Рене Блюм скоро стал одним из наиболее авторитетных лекторов. Его речь была удивительно ясной, элегантной и всегда утонченной, его мышление было глубоким, возвышенным и великодушным, а манеры полны простоты и благородства. Он любил декламировать басни Лафонтена и делал это очень талантливо, естественно, не имея под руками никаких текстов. Он охотно говорил о балете и подчеркивал роль, которую в течение полувека играли русские хореографы и танцовщики в развитии балета. Он, не колеблясь, высоко оценивал усилия русских в этой войне и был убежден в неизбежном поражении немцев. Его друзья не сомневались, что среди нас много болванов, а может быть, даже стукачей, и умоляли его быть осторожнее. Он отвечал с улыбкой: «Вы опасаетесь, что меня арестуют?»
В момент разгрома в 1940 году он со своей балетной труппой был в Соединенных Штатах, где труппа находилась долгое время. Он счел своим долгом француза вернуться во Францию, и после заключения перемирия возвратился в Париж. В 1941 году его друзья в трех разных случаях умоляли его уехать из Парижа в свободную зону, но он отказался от этого: «Я слишком известен, и принадлежу к слишком известной семье, чтобы мечтать убежать от немцев или искать покровительства людей из Виши».
К концу января ситуация в лагере стала более критической. Великодушная помощь, которую нам тайно оказывали заключенные из лагерей русских и коммунистов, не могла больше осуществляться: немцы ограничили количество и вес посылок в эти два лагеря, и строжайше запретили им вход в наш лагерь. Мы оказались почти полностью отрезанными от остального мира. До этого русские и коммунисты совершали чудеса во имя товарищества, чтобы облегчить наше нищенское положение. Несколько сотен из нас могли получать какие-то продуктовые посылки и ухитрялись давать о себе знать родным, только благодаря сочувствию и смелости наших соседей по лагерю. Великолепное братство, царившее между нами, помогло многим нашим заключенным использовать тайную отправку писем с помощью соседних лагерей. С 1 февраля всякая помощь стала невозможной, и мы были предоставлены своей горестной участи. В течение трех месяцев в нашем лагере было около ста покойников, и если это число не было большим, то это заслуга наших великодушных соседей, которые в течение полутора месяцев тайно помогали нам.
Десять ступеней. Хасидские высказывания.
Бубер М.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ОТРИЦАЕТ Б-ГА. Если кто-либо говорит, что слова Торы означают одно, а слова мира звучат по-другому, - этот человек отрицает Б-га.
БЕЗ КУМИРОВ. Написано: "Стерегитесь, чтобы не забыть вам союза Г-спода, Б-га вашего, который Он заключил с вами, и чтобы не сделать себе изваяния какого-либо образа, что приказал тебе Г-сподь, Б-г твой". И не написано так, как того требует подлинное запрещение: "что запретил тебе Г-сподь, Б-г твой".
"Тора предостерегает нас, - сказал цадик, обращаясь к ученикам, - не твори кумира из того, что Г-сподь, Б-г наш, приказал нам".
ЕГО ТОРА. Наши мудрецы придают особое значение тому, что в первом псалме Тора названа "законом Господа" и далее "Его Торой". Ибо, если человек изучает Тору в ее истинном значении, она даруется ему и она его, - он может облечь все свои святые мысли в святую Тору.
НА СЕРДЦЕ ТВОЕМ. "И да будут слова, которые Я заповедую тебе ныне, на сердце твоем"*. Здесь не сказано "в сердце твоем", ибо есть моменты, когда сердце закрыто. Но слова ложатся на сердце, и когда, в святые часы, сердце раскрывается, слова опускаются глубоко внутрь.
УЧИТЬСЯ У ВСЕХ. Вопрос: в трактате Авот (4:1) мы читаем: "Кто мудр? Тот, кто учится у всех людей, как сказано: "Я приобретал ум ото всех учивших меня". Почему не сказано: "Тот, кто учится у всех наставников"?
Ответ: мудрец, высказавший эту мысль, стремится помочь нам осознать, что мы можем учиться не только у тех, для кого преподавание - профессия, но у всех людей. Даже от невежды или грешника мы можем приобрести понимание того, чем нам следует руководствоваться в жизни.
СОВРЕМЕННЫЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ. - Можно учиться у всего,- сказал как-то раби из Садгоры своим хасидам. - Всякая вещь может научить нас чему-нибудь, и не только та, что сотворена Б-гом. Творение рук человеческих также способно преподать нам урок.
- Чему мы можем научиться у поезда? - с сомнением спросил один из хасидов.
- Тому, что из-за одного мгновения можно потерять всё.
- А у телеграфа?
- Тому, что каждое слово учтено и ему назначена цена.
- Ну, а у телефона?
- То, что мы говорим здесь, слышно там...
ПОУЧЕНИЕ ДУШИ. Раби Пинхас часто цитировал слова: "Душа человека учит его" и добавлял: "Нет человека, которого бы постоянно не поучала его душа".
Один из его учеников спросил: "Если так, то почему же люди не учатся у своей души?"
- Душа учит постоянно, - объяснил раби Пинхас, - но она никогда не повторяет урока.
КАК ПРОИЗНОСИТЬ СЛОВА ТОРЫ. Я научу лучшему способу произнесения слов Торы. Вы должны перестать осознавать себя. Вы должны превратиться в ухо, которое слушает то, что мир слова постоянно произносит внутри вас. В тот момент, когда вы начинаете слушать самого себя, надо остановиться.
СТУПЕНЬ ПУТИ
ПРОИЗНОСИТЬ СЛОВА ТОРЫ И БЫТЬ ТОРОЙ. Вот что раби Лейб сын Сары обычно говорил о тех раввинах, которые толкуют Тору:
- Что это такое - их толкование Торы! Человек должен следить, чтобы все его поступки были Торой и чтобы он сам всецело стал Торой: для того, чтобы глядя на его обычаи, его движения, его покой, каждый учился тому, как прилепиться к Б-гу.
МИР. Мир - это вечное кружение смерти, в котором всё движется и изменяется: человек оборачивается ангелом и ангел превращается в человека, всё становится с ног на голову и наоборот. И так всё кружится, вертится и изменяется: туда, и сюда, и обратно, сверху вниз и снизу вверх. Но корень всего един и спасение являет себя в изменении и кружении вещей.
Шутка недели...
В богатой еврейской семье была дочь дурнушка, к ней начал ходить парень, и однажды мать застала молодых людей целующимися. Она строго сказала парню:
- Надеюсь, вы делаете это с серьезными намерениями?
- А как вы думаете? Не из удовольствия же!
В тёмном переулке грабитель останавливает еврея:
- Давай деньги и не вздумай шуметь!
- Ой, шо вы! Я ничего не имею против того, шобы быть ограбленным, но у меня нет при себе денег... Давайте, я вам буду должен...
- Если бы ты знал, что я имею от своей жены! На прошлой неделе она просит у меня сто пятьдесят рублей. В этот понедельник ей надо еще сто, а вчера она имеет наглость просить у меня двадцать пять рублей!
- Слушай, зачем ей столько денег?
- Кто ж знает? Я никогда ей ничего не даю.
- Лазарь, почему ты такой грустный?
- Моя Софа с детьми уезжает к морю на целых три недели!
- Что-то я тебя не понимаю...
- Так если я не буду грустным - она же передумает.
Мы давно уже ради нашей Б-жественной Души не приносим в жертвы животных, которые выражали наше злое, животное начало, прячущееся в глубинах и тайниках неокрепшей души. Тора подробно описывает как это должно было когда-то делаться: "Когда человек принесет...", "если из мелкого скота его приношение..." и т. п. Бык, овца, голубь наконец. Сейчас у нас есть изучение Торы, молитва, мицвот, благотворительность. Все правильно, но может показаться, что уж как-то все "ушло в аналогию" в некоторое символическое, как сейчас модно говорить, "виртуальное пространство". Но это совсем не так.
Среди прочих была одна добровольная жертва, в которую не приносилось животное. Это - хлебное приношение, и ее описание начинается словами: "И когда душа принесет..." Ни об одном другом не говорится "душа". В чем дело? Кто этот такой особенный жертвователь? А он всего лишь оказывается бедняк, у которого не хватает денег приобрести животное для жертвы (даже голубя!). Но говорит Всевышний: "Сколь малым ни было бы его приношение, Я засчитываю ему его так, как будто он принес свою душу". Пригоршня муки с маслом и благовониями, в отличие от быка богача, который даже не заметит убытка в своем хозяйстве, требует несопоставимо больших "материальных затрат" и "сопротивляемости организма" злому началу, которое с полным основанием обосновывает, что по причине тяжелого финансового кризиса вполне можно и воздержаться от "непроизводственных затрат". Поэтому единственным и исчерпывающим объяснением такого поступка может быть только сильнейшее желание приблизиться ко Всевышнему.
Вот уже почти две тысячи лет мы как народ бедны. Бедны не только материально, не имея возможности накапливать коллективно богатства, как это делали другие народы от Северного моря до моря Японского. Бедна наша связь со Всевышним, Шхина которого обитала в Храме, ныне разрушенном. Сказано о причине Изгнания: "За грехи наши изгнаны мы из страны нашей". Какой же жертвой можно искупить нам, беднякам, эти грехи? Если вы еще не соблюдаете Шаббат - начните. Тогда вместе с теми, кто уже соблюдает, вы сможете разрезать халу, вдохнуть ее аромат и на мгновение представить, что Всевышний засчитал ее вам, как если вы "принесли свою душу". И не верьте тем, кто убеждает будто "порвалась связь времен". Связь еврея с Творцом пространства и времени непрерывна и вечна!
Желаем Вам Шаббат Шалом!
Рабби Исроэль и Хеня Карпиловский
Отрывки из бесед Ребе:
Надо осознавать, что все время, пока [еврею] недостает "огня", - жара и жизненности [в Служении], несмотря на то, что он изучает Тору, выполняет заповеди и у него [то есть в его Служении] наличествует все, что было в Мишкане, не почиет в нем Шхина, поскольку это [его Тора и его выполнение заповедей] не наполнены духом жизни вплоть до того, что [в нем] может по-прежнему существовать след от греха золотого тельца.
Изучение Торы и выполнение заповедей должны происходить с горением и жизненностью во всех трех [выделяемых Мишной] направлениях: Тора, Служение и благотворительность.
Недельная Глава - Цав:
«Всякую кровь не ешьте...»
В первых стихах главы «Цав» описывается утро в Святом Храме. Ежедневная храмовая служба начиналась убиранием с жертвенника пепла, оставшегося после вчерашних жертвоприношений. Перед тем как совершить этот, вроде бы не столь значительный ритуал, священнослужитель-коэн должен был облачиться в особые священнические одеяния: «И наденет коэн одежды льняные...»
Подробно эти одеяния описываются в последних главах предыдущей книги «Шемот», или, как ее обычно называют, книги Исхода. Они также перечисляются несколько ниже в нынешней главе, где повествуется о порядке возведения Аарона и его сыновей в священнический сан.
Одеяния еврейских священнослужителей были предельно скромными. Одежда коэна была сшита из белой льняной ткани, самой распространенной в то время. Она состояла из четырех самых необходимых предметов: штанов, длинной туники, пояса и головного убоpa. И это все. Никаких иных предметов туалета, не говоря уже об украшениях, на священнослужителе быть не могло. Даже тфиллин коэн во время службы мог носить только лишь головные - наручные считались недопустимым излишеством.
Будучи скромной по цене, одежда коэна была скромной еще и в том смысле, что она полностью прикрывала его тело. Рукава священнической туники прикрывали его руки до ладоней, а длина ее доходила до ступней. А чтобы даже камням святилища не видны были срамные части его тела, коэн носил под туникой штаны, доходившие ему до колен.
Обязательный головной убор коэна тоже свидетельствовал о скромности, ибо у евреев во все времена укрывание головы служило признаком скромности и смирения.
В конце главы «Цав» рассматриваются так называемые «мирные» жертвоприношения, «Шеламим», от слова «Шалом».
В память о приносившейся в Храме жертве «Года» принято во время утренней молитвы читать сотый псалом из книги псалмов Давида. Он начинается словами «Мизмор ле-тода»-«Гимн благодарности».
Жертву «Года» приносил человек, желавший выразить свою благодарность Вс-вышнему после совершения опасного путешествия по морю или в пустыне, выйдя из тюрьмы или излечившись от тяжелой болезни.
Глава «Цав» посвящена в основном вопросам храмовой службы. Однако среди ее предписаний есть такие, которые относятся к диетарным законам иудаизма, оказывающим существенное влияние на жизнь еврея и в наше время.
Одно из них - запрет, содержащийся в стихе: «И всякую кровь не ешьте, во всех поселениях ваших, (кровь) птицы и скота».
Этот короткий стих заставляет еврея подвергать мясо птицы или животного специальной обработке, которая извлечет из него всю кровь. Обработка состоит из предварительного обмывания и вымачивания мяса, чтобы удалить кровь с его поверхности и размягчить остатки крови в капиллярах.
Затем куски мяса тщательно обсыпаются солью и остаются лежать так в течение часа. Выделяющаяся при этом кровь стекает. Затем мясо еще раз тщательно обмывается, и лишь после этого его можно употреблять в пищу.
Для печени, которая насквозь пропитана кровью, и такая обработка недостаточна. Ее можно употреблять в пищу лишь после тщательного обжаривания на открытом огне, чтобы содержащаяся в ней кровь выделилась и выгорела. Поэтому печень еврей может употреблять в пищу лишь в одном виде - в «печеном».
В магазинах, торгующих кошерным мясом, оно продается обычно уже освобожденным от крови (за исключением печени). Продавцам это выгодно, потому что если мясо пролежит после шехиты три дня без соления, то кровь в нем настолько отвердеет, что ее уже нельзя будет удалить солением. В тех местах, где нет кошерных мясных магазинов, приходится не только искать опытного, знающего и честного резника-шохета, но и хорошо изучать правила приготовления мяса после убоя и, в частности, законы соления и вымачивания. В таких местах идеальным решением было бы употребление рыбы вместо мяса. Ведь, как справедливо замечает РАШИ в комментарии к приведенному стиху, на рыбу запрет употребления крови не распространяется. Законы о шехите употребление рыбы тоже не ограничивают. К тому же рыба, как говорят, полезнее мяса.
Еще одна категория запрещенной крови, которая создает неудобства еврею. Это кровь, которую иногда можно обнаружить в яйцах. Как пишет комментатор р. Бехайе, кровь эта не запрещена Торой, но запрет на нее был введен мудрецами (как, впрочем, и на кровь человеческую). Причем дело здесь не столько в самой крови, сколько в том, что наличие крови в яйце свидетельствует о начале созревания цыпленка, которого без правильной шехиты есть нельзя. (Есть различные обычаи в отношении того, найдена ли кровь на желтке, из которого развивается плод, или на белке.) Поэтому здесь не может помочь никакое соление и даже обжаривание - и яйцо, в котором обнаружена кровь, следует выбросить целиком, или (если яйцо цело) вернуть квочке на досиживание.
В наше время почти все яйца, поступающие в продажу с птицеферм - неоплодотворенные, из которых никакой цыпленок никогда не вылупится. Это облегчает в значительной степени галахическую проблему в случае обнаружения в таком яйце крови. Обычно при этом просто удаляют найденную кровь, и все яйцо кошерно.
В пятой книге Пятикнижия, в которой Моше повторяет изложенные ранее законы, часто с некоторыми пояснениями, он объясняет запрет употребления крови: «Ибо кровь есть душа». То есть человеку, хоть и дозволено есть плоть другой твари, нельзя, однако, есть ее душу.
Душа, будучи духовной субстанцией, пребывает значительно выше тела. Для нее облачение в тело есть величайшее падение. При этом сама сущность души всегда остается выше тела, и облачается в него лишь отсвет души, ее проявление.
Пребывание этого духовного света в теле не статично. Он постоянно пульсирует, то поднимаясь вверх, к своей сущности, чтобы восполнить свои духовные силы, то вновь опускаясь, чтобы оживлять тело.
Подобно этому и кровь, посредством которой душа воплощается в теле, постоянно пульсирует, движется, обновляя заключающуюся в ней энергию с тем, чтобы употребить ее на оживление тела и обеспечение его жизненных функций.
И как душа, будучи выше материальных ограничений, которыми телесные органы отграничиваются друг от друга, цельна и едина, так кровь, двигаясь по кругу внутри организма, в сущности, неизменна: одна и та же кровь питает головной мозг и мышцы, сгибающие мизинец на ноге. (Отличие венозной крови от артериальной сводится лишь к уровню содержания кислорода и иных веществ, расходуемых на питание организма.)
В хасидизме обращается внимание на то, что слово «адам» - человек - состоит из слова «дам» - кровь, с добавлением перед ним буквы «алеф», указывающей на то, что сущность человека все же не сводится лишь к тому, чтобы оживлять тело, но остается выше.
Вместе с тем в Кабале и хасидизме кровь ассоциируется с «гвурот» (мн. от «гвура» - сила, мощь). Все духовные функции согласно Кабале подразделяются на две основных категории: «хесед» и «гвура». Упрощенно их можно охарактеризовать так: «хесед» («добро») - это эмоции и действия со знаком плюс: поощрение чего-то, помощь, любовь «гвура» - это эмоции и действия со знаком минус: гнев, страх, борьба с чем-то, противодействие. Это разделение существует во всем и конечно же в ощущениях, воспринимаемых нашими органами чувств. Так, белый цвет - это цвет «хесед», а красный - цвет «гвура».
Близнец праотца Яакова, Эйсав, любимым занятием которого была охота, получил имя Эдом, потому что был «красный» от рождения. От него произошли воинственные римляне. И у многих народов, в традициях которых высшая доблесть - это доблесть боевая, красный цвет считается красивым, а в русском это вообще синонимы.
(Евреи, у которых преобладает «хесед», больше любят белый цвет и вообще спокойные тона».) Также ощущение прохлады ассоциируется с «хесед», а жар - с «гвура». Оба эти качества: красный цвет и жар «гвуры» - присущи крови. Поэтому о человеке в гневе или в злобном порыве говорят: «Его глаза налились кровью» и т. п.
Как совместить эти две функции крови: исключительно положительную функцию посредника между душой и телом и воплощение отрицательных эмоций? В хасидизме подробно освещается понятие «услащение гвурот», т. е. очищение «гвуры» от нежелательных явлений и поднятие ее до ступени «хесед».
Так, в Талмуде сказано, что тот, кто родился под знаком Марса (на иврите - Маадим - красноватый), будет убийцей или бандитом, ибо его натура «красна», склоняющаяся к «гвурот». Но если он сможет обуздать свою недобрую наклонность, он не только будет далек от совершения зла, но, напротив, он может стать моэлом и будет творить величайшее добро - вводить новорожденных еврейских младенцев в союз со Вс-вышним.
«Услащенные гвурот» обладают большими способностями творить добро, чем сами «хасадим».
Этим можно объяснить, что именно кровь, обладающая качествами «гвурот», способна совершить нечто невероятное - соединить духовное с материальным, дать возможность духовным силам души оживлять, обеспечивать нормальное функционирование бренного тела.
Глава «Цав» читается часто в «Великую субботу». Так называют субботу, предшествующую празднику Песах. Почему принято особо отмечать этот день? Ведь не отмечают же субботы, предшествующие праздникам Суккот и Шавуот. Более 3300 лет тому назад, в год исхода евреев из Египта, последняя суббота пребывания их в египетском плену выпала на десятое нисана. В тот день евреи по наказу Моше приносили в свои дома ягнят, с тем чтобы четыре дня спустя зарезать их в качестве пасхальной жертвы, обмакнуть в кровь этой жертвы пучок травы и помазать ею косяки своих дверей. Тогда, до того, как евреям была дана заповедь о мезузе, этот знак должен был выделять еврейский дом из всех остальных. Мидраш («Ше-мот Рабба» 17, 3) говорит по этому поводу: - (Вс-вышний повелел им:) «Возьмите пучок травы», сказав этим: Я выделю вас отдельной группой. Хотя вы сейчас унижены, как трава; Я сделаю вас сокровищем среди других народов.
А почему Вс-вышний пожелал защитить их посредством крови? - Чтобы возбудить память о крови обрезания, которую пролил их праотец Авраам.
Две крови спасли евреев от египетского рабства: кровь пасхальной жертвы и кровь обрезания.
И далее Мидраш приводит аллегорический стих из книги пророка Йехезкеля (16, 5, 6): «...в день рождения твоего; прошел Я подле тебя и увидел тебя брошенной в крови; и сказал Я тебе: в кровях твоих живи; и сказал Я тебе: в кровях твоих живи».
Воспоминания. Жорж Веллер.
Главы из книги «От Дранси до Аушвица».
РЕНЕ БЛЮМ
Среди многих товарищей, которых я узнал за три с половиной года в заключении, было множество людей замечательных, с точки зрения их характера, ума и знаний. Но память с особым чувством возвращается к благородному облику Рене Блюма. Я неоднократно мог убедиться, как гармонично уравновешивались в нем гражданское мужество с острой чувствительностью, глубокий ум с настоящей искренностью, очаровательная простота с тонкостью хорошо воспитанного человека. Если от моего долгого заключения я сохранил какие-то воспоминания, которые согревают и ободряют меня, то одно из них связано с мыслью об этом человеке.
Он был арестован 12 декабря 1941 года. Ночью фельджандарм, сопровождаемый понятым, явились к каждому из нас домой, и всех нас увели. Фельджандарм действовал согласно отпечатанному на пишущей машинке приказу, куда было вписано имя жертвы. Понятой служил переводчиком и уточнял, что нам даётся 15 минут, чтобы одеться, что он рекомендует взять с собой немного еды, немного белья, одеяло, документы и продуктовые карточки. Потом, под охраной фельджандарма и в сопровождении понятого, каждый из нас был доставлен в мэрию, а оттуда группы по 30-40 человек перевозились на автобусах в Эколь Милитэр (Военное Училище). Входя в училище, арестованные двигались между двумя рядами немцев, хохочущих, орущих, радостно возбужденных. После недолгого пребывания в вестибюле нас всех направили в один из школьных манежей.
Всё утро большая дверь манежа время от времени открывалась, впуская заключенных небольшими группами по 30-40 человек. Это были евреи из всех парижских кварталов, и только граждане Франции. К полудню прибытие людей закончилось. Нас было, примерно, семьсот человек.
Сразу после полудня прибыла последняя группа из 50 человек, среди которых было несколько иностранцев. Все они были задержаны на улицах квартала Этуаль, где к полудню немцы устроили облаву. Все те, кто предъявил удостоверение личности со штампом «ЕВРЕЙ», были арестованы, чтобы укомплектовать намеченную тысячу. Немцы больше не обращали внимания на гражданство. Но в этот день иностранцы были всего лишь неудачниками, арестованными вместо трехсот французов, которых фельджандармерия не смогла застать дома.
Мы, 750 человек, не заполняли весь манеж. Сидя вдоль стен на узлах и чемоданах, мы оставляли широкое свободное пространство. Люди, прогуливающиеся, чтобы убить время, посередине манежа, поднимали тучи пыли. У двери старик, растянувшийся на песке и положивший голову на скатанное одеяло, хрипел и задыхался. В глубине у стены, по молчаливому согласию, было оставлено место для отправления естественных надобностей. Повыше вдоль всей стены шел балкон, с середины которого на нас был направлен пулемет. К двум часам дня дюжина так называемых «серых мышей» (проституток) нанесла жизнерадостный визит пулеметной команде. Более часа здоровые и веселые немецкие девицы разглядывали нас с высоты балкона, указывая на нас пальцами и обмениваясь забавными впечатлениями со своими крепкими и обходительными кавалерами.
В 4 часа дня дверь резко открылась, впустив группу из 4-5 немцев в мундирах. Во главе был здоровенный, белобрысый, удивительно бледный парень, он странно подпрыгивал, и лицо его время от времени конвульсивно дергалось. Бросая свирепые взгляды во всех направлениях, он резко остановился при виде одного из арестованных, на котором был мундир французского военврача. Его арестовали в этом мундире в госпитале Валь-де-Грас, куда он был мобилизован. Взбешенный немец сделал французскому офицеру знак пальцем, чтобы тот подошел к нему. Несколько любопытных тоже двинулись вперед, немец мгновенно выхватил револьвер и в приступе ярости завопил: «Назад, или я вас всех перебью!». Развернувшись, крича и жестикулируя, он ушел ещё быстрее, чем появился. Вот так мы впервые увидели лейтенанта SS Даннекера, верховного шефа по делам евреев во Франции и Бельгии. Военврач и ещё один из наших товарищей, пожарный, тоже во французском мундире, были мгновенно окружены немцами и куда-то уведены.
Приближался вечер, и мы не знали, что нас ожидает. Одно мы усвоили из разговоров немцев: накануне вечером Германия объявила войну США, и по приказу из Берлина мы были арестованы, как заложники. В своей речи 11 декабря Гитлер вспомнил данное несколько месяцев назад обещание: если хоть еще одна страна ввяжется в войну с Германией, то евреи заплатят за этот позор... Позор произошел, и мы должны были платить. Мы не знали, ни когда, ни как это произошло, но были польщены тем, что стали гарантами мировой политики. Если, по всей видимости, мы не были подлинными хозяевами этого мира, то, во всяком случае, было ясно, что мы, тем не менее, избранные: арестованные были людьми высокого социального уровня, проявлявшими природную вежливость, несколько нелепую в этих обстоятельствах. Первые контакты люди устанавливали, представляясь, по обыкновению, друг другу. При этом каждый называл свою профессию: адвокат, врач, инженер, журналист, председатель суда присяжных, профессор консерватории, драматург, промышленник или просто полковник такой-то, комендант такой-то и т.д. Настроение было отличное, мы подшучивали по поводу своей значимости, и довольно беспечно обсуждали нашу участь.
К 5 часам вечера два наших «военизированных» товарища возвратились в манеж в штатском. Их, под надежной охраной, отвезли домой переодеться. Даннекер не желал видеть французских мундиров, но и не хотел отпустить из-за этого тех, кто их носил.
Вскоре после этого в манеже, погруженном в полумрак сумерек, вспыхнули два огромных прожектора. Они бросали два светлых круга в середину манежа, оставляя густую тень вдоль стен. Группа вооруженных до зубов немцев вошла в манеж и построила нас в колонну по пять вдоль обеих стен, лицом к входной двери. Мы образовали две длинные живые змеи, прижатые к стенам и соединяющиеся у двери. Нельзя было ни двигаться, ни разговаривать, ни курить. С одной стороны манежа мы едва различали силуэты стоящих напротив, а в центре, в слепящем свете, немецкий начальник, с автоматом на груди и с четырьмя гранатами, висящими на ремне, расхаживал большими шагами, орал и жестикулировал, держа в каждой руке по гранате. Снаружи мы слышали шум моторов нескольких автобусов и поняли, что нас эвакуируют из манежа. До 9 часов вечера мы все были погружены в автобусы, которые совершали челночные рейсы. На площадке автобуса стоял дюжий унтер-офицер SS, который хватал за шиворот первого попавшегося под руку и яростно швырял его внутрь.
Шел дождь. Париж был погружен в глубокую тьму. Невозможно было узнать улиц, не было видно ни души. Спустя четверть часа автобус доставил нас на Северный вокзал. Всем было приказано быстро выйти из автобуса. Очень быстрым шагом между двумя рядами немцев мы входили внутрь вокзала, потом на перрон и, наконец, садились на места в вагоне. Немцы, с автоматами и ружьями наперевес, поддерживали темп нашего марша ударами сапог и непрерывно вопили: "Быстрее! Быстрее!" К 11 часам вечера поезд тронулся. Мы не имели никакого представления о том, куда мы едем. В молчании и темноте нас везли два часа почти без остановок, и к часу ночи поезд остановился. Вагоны были открыты, и под вопли "Выходи! Быстрее! Быстрее!" мы вышли из вагонов.
Земля была мокрая, но дождя больше не было, и небо блестело звёздами. Мы находились в Компьене. Очень быстро, под постоянный крик "Быстро! Быстро!", мы построились в длинную колонну. К этому моменту мы узнали, что в нашем поезде уже находились триста заключенных из Дранси, доставленных сначала на Северный вокзал. Всего нас было 1050 человек. Немцам удалось собрать предусмотренную тысячу заложников.
От вокзала в Компьене до лагеря было около четырех километров. Мы пересекли город и, подгоняемые немцами, совершили этот переход почти бегом. Наша многочисленная охрана продолжала испускать оглушительные вопли: "Быстрее! Торопись!" Пожилые люди роняли вещи на дорогу и падали в изнеможении. Их поднимали пинками сапог. Вход в лагерь на 500 метров вперед был освещен мощными фарами. Мы были буквально ослеплены светом. У входа мы прошли мимо Даннекера и дюжего унтер-офицера, оба орали и пинали ближайших к ним людей. Поздней ночью нас подвели к баракам, где каждый находил себе уголок, не выбирая ни места, ни соседей. Большинство из нас уснуло, оставив заботы на завтра.
Пространство лагеря делилось на три неравные части: несколько зданий у входа, обозначенные буквой «А», были заняты русскими, арестованными в июне 1941 года, в начале войны с Россией. Рядом, вокруг обширной площади, два ряда зданий «В» приютили от 3 до 4 тысяч французов, арестованных, как «коммунисты». В самой глубине 5 зданий «С» должны были отныне стать «еврейским» лагерем. Эти три лагеря разделялись двумя рядами колючей проволоки.
С самого начала нам сообщили, что мы не сможем писать семьям и получать письма или посылки. Мы были засекречены. У нашего лагеря не было своей кухни, и снабжать нас едой было поручено русскому лагерю. Утром русские приносили нам кофе, хлеб и маргарин: кружка кофе, около 250 граммов хлеба и 25 граммов маргарина. В полдень нам приносили суп из их пайка, хороший густой суп. Два-три раза в неделю к четырем часам нам давали по кружке травяного чая, который окрестили «Болдо». Это было всё. Через 15 дней наш лагерь организовался, и у нас появилась собственная кухня. Больше мы не зависели от русских. С этого момента суп стал чрезвычайно постным пойлом, в котором плавали редкие кружочки репы. И эту жидкость, у которой теплота была единственным достоинством, раздавали в ограниченном количестве. Бараки были кирпичными. В них было по семь комнат, рассчитанных на шестнадцать человек и три или четыре маленькие комнатки, предназначенные для 2-3 человек. Нас приходилось 200-250 человек на строение, так что получалось по 30-35 человек на комнату. В комнатах была солома, разложенная на цементном полу в качестве подстилки. И никакой мебели: ни кровати, ни стола, ни табуретки. Нам не давали никакой работы, за исключением каких-то нарядов, и мы проводили дни и ночи на этой соломе в вынужденном безделье. В конце января немцы дали нам кровати и соломенные тюфяки. Тогда мы смогли сжечь кучу пыли, в которую превратилась подстилка, на которой мы валялись шесть недель.
Не было никаких средств отопления, и в комнатах было чуть теплее, чем снаружи. К нашему несчастью, зима 1941-42 года была очень суровой, и температура внутри часто падала ниже нуля. К 19 января в комнатах установили маленькие печи, и немцы давали нам дрова, которых хватало, чтоб отапливать комнату менее часа в сутки. Мы немножко согрелись, но, ни на мгновение, ни днем, ни ночью, не расставались ни с одеждой, ни с пальто.
Через три дня после нашего прибытия Даннекер приехал в лагерь. Он выстроил нас во дворе, каждую группу перед ее бараком. Как обычно, возбужденный, с трясущейся от нервного тика головой, он объявил через переводчика "Sonderfuhrer"а Кюнтце, бывшего официанта парижского кафе, что все, кто считает себя «инвалидом на 100%», должны быстрым шагом пройти налево. Их имена переписали, и на следующий день эти люди с обнаженным торсом были выстроены в колонну посреди двора. Их должен был осматривать немецкий врач. Высокий, тощий, затянутый в мундир, он останавливался перед каждым больным и, не глядя на него, поднимал руку с перчаткой. Он выслушивал краткое сообщение о болезни, громко шутил: «Больное сердце? Для работы просто отлично!» или «Ревматизм? Российский климат удивительно помогает!» и взмахивал перчаткой. Но, тем не менее, 80 стариков старше семидесяти лет были освобождены к концу первой недели.
Остальные были обречены на скорую депортацию в разгар зимы без теплой одежды. Нам это казалось невозможным, и, несмотря на всё, мы сохраняли убеждение, что немцы хотят запугать нас, но никогда не посмеют совершить подобную гнусность. Позже такое состояние духа сохраняли только мечтатели. Нужно было обладать невероятной долей наивности, чтобы предположить, что соображения гуманитарного порядка будут приниматься в расчет, когда речь идет об отношении к евреям! Но в 1941 году это казалось естественным даже самым скептическим умам. Гораздо позже мы узнали, что правительство Виши предприняло демарш в нашу пользу, и что частично мы обязаны им отсрочкой депортации до весны. Однако этот жест правительства Виши не заслуживает того, чтобы уделять ему много внимания. Виши слишком часто действовало совместно с немцами, чтобы можно было всерьёз испытывать благодарность к ним за простую отсрочку даты депортации.
Вначале большинство заключенных выходили днем из бараков и прогуливались между строениями. Я обратил внимание на немолодого человека, рослого, худощавого, с правильными чертами красивого лица. Его живой и слегка насмешливый взгляд выражал большой ум, а его высокий стройный силуэт и легкий шаг напоминали мне чей-то знакомый облик. Он был окружен людьми и, казалось, был знаком большинству обитателей лагеря. Я поинтересовался, кто он такой. «Так это же Рене Блюм!» ответили мне, снисходительно посмеиваясь над моим невежеством. «А чем так известен этот Рене Блюм?»- настаивал я. «Он руководитель «Балета Монте-Карло», младший брат Леона Блюма!».
Благодаря присутствию большого числа интеллектуалов и крупных специалистов во всех областях знаний, были быстро организованы публичные лекции. Мы собирались в разных комнатах, чтобы слушать эти беседы. В один из вечеров известный драматург рассказывал нам о поэтах Плеяды, в другой раз ассистент Медицинского факультета - о современном состоянии проблемы диабета. Лекции эти были замечательны своей посещаемостью, компетентностью лекторов и видом «аудитории»: обледеневшая комната, освещенная тусклой лампочкой. В ней находилась сотня почти невидимых слушателей, лежащих в темноте на соломе. Нам было запрещено иметь книги. Бумага и карандаши были большой редкостью, и все лекции проводились без каких-либо записей. Драматург почти час читал нам Ронсара, не имея текста перед глазами. Рене Блюм скоро стал одним из наиболее авторитетных лекторов. Его речь была удивительно ясной, элегантной и всегда утонченной, его мышление было глубоким, возвышенным и великодушным, а манеры полны простоты и благородства. Он любил декламировать басни Лафонтена и делал это очень талантливо, естественно, не имея под руками никаких текстов. Он охотно говорил о балете и подчеркивал роль, которую в течение полувека играли русские хореографы и танцовщики в развитии балета. Он, не колеблясь, высоко оценивал усилия русских в этой войне и был убежден в неизбежном поражении немцев. Его друзья не сомневались, что среди нас много болванов, а может быть, даже стукачей, и умоляли его быть осторожнее. Он отвечал с улыбкой: «Вы опасаетесь, что меня арестуют?»
В момент разгрома в 1940 году он со своей балетной труппой был в Соединенных Штатах, где труппа находилась долгое время. Он счел своим долгом француза вернуться во Францию, и после заключения перемирия возвратился в Париж. В 1941 году его друзья в трех разных случаях умоляли его уехать из Парижа в свободную зону, но он отказался от этого: «Я слишком известен, и принадлежу к слишком известной семье, чтобы мечтать убежать от немцев или искать покровительства людей из Виши».
К концу января ситуация в лагере стала более критической. Великодушная помощь, которую нам тайно оказывали заключенные из лагерей русских и коммунистов, не могла больше осуществляться: немцы ограничили количество и вес посылок в эти два лагеря, и строжайше запретили им вход в наш лагерь. Мы оказались почти полностью отрезанными от остального мира. До этого русские и коммунисты совершали чудеса во имя товарищества, чтобы облегчить наше нищенское положение. Несколько сотен из нас могли получать какие-то продуктовые посылки и ухитрялись давать о себе знать родным, только благодаря сочувствию и смелости наших соседей по лагерю. Великолепное братство, царившее между нами, помогло многим нашим заключенным использовать тайную отправку писем с помощью соседних лагерей. С 1 февраля всякая помощь стала невозможной, и мы были предоставлены своей горестной участи. В течение трех месяцев в нашем лагере было около ста покойников, и если это число не было большим, то это заслуга наших великодушных соседей, которые в течение полутора месяцев тайно помогали нам.
Десять ступеней. Хасидские высказывания.
Бубер М.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ОТРИЦАЕТ Б-ГА. Если кто-либо говорит, что слова Торы означают одно, а слова мира звучат по-другому, - этот человек отрицает Б-га.
БЕЗ КУМИРОВ. Написано: "Стерегитесь, чтобы не забыть вам союза Г-спода, Б-га вашего, который Он заключил с вами, и чтобы не сделать себе изваяния какого-либо образа, что приказал тебе Г-сподь, Б-г твой". И не написано так, как того требует подлинное запрещение: "что запретил тебе Г-сподь, Б-г твой".
"Тора предостерегает нас, - сказал цадик, обращаясь к ученикам, - не твори кумира из того, что Г-сподь, Б-г наш, приказал нам".
ЕГО ТОРА. Наши мудрецы придают особое значение тому, что в первом псалме Тора названа "законом Господа" и далее "Его Торой". Ибо, если человек изучает Тору в ее истинном значении, она даруется ему и она его, - он может облечь все свои святые мысли в святую Тору.
НА СЕРДЦЕ ТВОЕМ. "И да будут слова, которые Я заповедую тебе ныне, на сердце твоем"*. Здесь не сказано "в сердце твоем", ибо есть моменты, когда сердце закрыто. Но слова ложатся на сердце, и когда, в святые часы, сердце раскрывается, слова опускаются глубоко внутрь.
УЧИТЬСЯ У ВСЕХ. Вопрос: в трактате Авот (4:1) мы читаем: "Кто мудр? Тот, кто учится у всех людей, как сказано: "Я приобретал ум ото всех учивших меня". Почему не сказано: "Тот, кто учится у всех наставников"?
Ответ: мудрец, высказавший эту мысль, стремится помочь нам осознать, что мы можем учиться не только у тех, для кого преподавание - профессия, но у всех людей. Даже от невежды или грешника мы можем приобрести понимание того, чем нам следует руководствоваться в жизни.
СОВРЕМЕННЫЕ ИЗОБРЕТЕНИЯ. - Можно учиться у всего,- сказал как-то раби из Садгоры своим хасидам. - Всякая вещь может научить нас чему-нибудь, и не только та, что сотворена Б-гом. Творение рук человеческих также способно преподать нам урок.
- Чему мы можем научиться у поезда? - с сомнением спросил один из хасидов.
- Тому, что из-за одного мгновения можно потерять всё.
- А у телеграфа?
- Тому, что каждое слово учтено и ему назначена цена.
- Ну, а у телефона?
- То, что мы говорим здесь, слышно там...
ПОУЧЕНИЕ ДУШИ. Раби Пинхас часто цитировал слова: "Душа человека учит его" и добавлял: "Нет человека, которого бы постоянно не поучала его душа".
Один из его учеников спросил: "Если так, то почему же люди не учатся у своей души?"
- Душа учит постоянно, - объяснил раби Пинхас, - но она никогда не повторяет урока.
КАК ПРОИЗНОСИТЬ СЛОВА ТОРЫ. Я научу лучшему способу произнесения слов Торы. Вы должны перестать осознавать себя. Вы должны превратиться в ухо, которое слушает то, что мир слова постоянно произносит внутри вас. В тот момент, когда вы начинаете слушать самого себя, надо остановиться.
СТУПЕНЬ ПУТИ
ПРОИЗНОСИТЬ СЛОВА ТОРЫ И БЫТЬ ТОРОЙ. Вот что раби Лейб сын Сары обычно говорил о тех раввинах, которые толкуют Тору:
- Что это такое - их толкование Торы! Человек должен следить, чтобы все его поступки были Торой и чтобы он сам всецело стал Торой: для того, чтобы глядя на его обычаи, его движения, его покой, каждый учился тому, как прилепиться к Б-гу.
МИР. Мир - это вечное кружение смерти, в котором всё движется и изменяется: человек оборачивается ангелом и ангел превращается в человека, всё становится с ног на голову и наоборот. И так всё кружится, вертится и изменяется: туда, и сюда, и обратно, сверху вниз и снизу вверх. Но корень всего един и спасение являет себя в изменении и кружении вещей.
Шутка недели...
В богатой еврейской семье была дочь дурнушка, к ней начал ходить парень, и однажды мать застала молодых людей целующимися. Она строго сказала парню:
- Надеюсь, вы делаете это с серьезными намерениями?
- А как вы думаете? Не из удовольствия же!
В тёмном переулке грабитель останавливает еврея:
- Давай деньги и не вздумай шуметь!
- Ой, шо вы! Я ничего не имею против того, шобы быть ограбленным, но у меня нет при себе денег... Давайте, я вам буду должен...
- Если бы ты знал, что я имею от своей жены! На прошлой неделе она просит у меня сто пятьдесят рублей. В этот понедельник ей надо еще сто, а вчера она имеет наглость просить у меня двадцать пять рублей!
- Слушай, зачем ей столько денег?
- Кто ж знает? Я никогда ей ничего не даю.
- Лазарь, почему ты такой грустный?
- Моя Софа с детьми уезжает к морю на целых три недели!
- Что-то я тебя не понимаю...
- Так если я не буду грустным - она же передумает.