Parshas vayeitzei
Поговаривают, что в субботу из синагоги еврея провожает белый и черный ангел, и когда еврей приходит домой, то один говорит: "Пусть всегда будет так", - а другой подтверждает: "Амен". Только кто скажет первым зависит от того, готово ли все в доме к шабату. Понятно, что пожелания черного ангела исправлять трудно. Но так происходит со всеми нашими поступками. Конечно, мы не хотим отождествлять себя с дурным и отговариваемся в случае чего: "я был не в себе", "я вышел из себя" и т.д. и т.п. А теперь представьте канатоходца, который сделал шаг всторону. Недаром в Пиркей Авот этот принцип выражен жестким правилом: "Заповедь влечет за собой другую заповедь, а преступление влечет за собой преступление".
Преступления бывают и маленькие и очень маленькие и вовсе незаметные постороннему глазу, и все они исправимы пока жив человек, однако беда в том, что совершив однажды недоброе дело, человек теряет врожденное чувство страха и остается один на один с правом выбора. И вот тут нет ничего кроме помощи Творца и своей воли. "И остался Яаков один и боролся с ним человек до восхода". С кем можно бороться, когда вокруг ни души? Дурное начало - незнакомец-двойник Яакова, набирающий силу в темноте, стремился помешать ему овладеть той стороной личности Якова, которая должна была стать его сущностной. Сказано в трактате Брахот:"Пусть всегда человек опирается на свои хорошие желания и с их помощью объявляет войну дурным своим желаниям".
И дай нам Б-г успешно воевать с самими с собой и любить в другом человеке то хорошее, что есть в нем и помогать развиться и занять главенствующее место светлой стороне. И пусть темный двойник-невидимка отвечает амен и амен. Только вспомним слова Ребе о том, что задача совершенствования своей личности не должна решаться за счет другого (ни в материальном, ни в духовном смысле). Если один еврей ничего не знает о своем наследии и нуждается, образно говоря, в духовной милостыне, тот, кто в состоянии ему помочь, не может сказать: «Лучше я потрачу время на самосовершенствование и оставлю другого лишенным основ своей веры».
Желаем Вам Шаббат Шалом!
Рабби Исроэль и Хеня Карпиловский
Отрывки из бесед Ребе:
...когда мы хотим сделать хорошее дело, которое, однако, мы не обязаны делать по букве закона, или не делать какую-либо вещь, которую мы считаем нежелательной, хотя и не являющуюся запрещенной по букве закона, мы обязаны тщательно проверить, чтобы это не повредило выполнению тех вещей, которые мы обязаны делать по закону. И к примеру, когда перед нами стоит выбор либо помочь другому еврею в материальном или духовном плане, либо позаботиться о том, чтобы самим выполнить какую-либо вещь, пусть даже очень хорошую, но не обязательную, необходимо пренебречь своими интересами и подумать о другом еврее.
Недельная Глава - Вайейце:
«Землю, на которой ты лежишь, тебе отдем ее, и потомству твоему»
Глава начинается уходом Яакова из отчего дома: «И вышел («Ваейце») Яаков из Беэр-Шевы, и пошел в Харан». В дороге его застала ночь, и он устроился на ночлег, положив в изголовье камни. Ему приснилась лестница, достигающая неба, по которой поднимаются и спускаются ангелы. В этом сне Яакову явился Вс-вышний: «Я Б-г твоего отца Авраама и Б-г Ицхака; землю, на которой ты лежишь, тебе Я дам и потомству твоему». Вс-вышний обещал Яакову свое покровительство: «Не оставлю тебя, пока не исполню все, что сказал тебе».
Проснувшись, Яаков в благоговейном трепете воскликнул: «Это не иначе как Дом Б-жий, и здесь врата небесные!» Комментаторы говорят, что это была вершина горы Мориа, на которой много лет спустя стоял Иерусалимский Храм.
Придя в Харан, за городом у колодца, из которого пастухи поили овец, Яаков повстречал свою двоюродную сестру Рахель - она пасла овец своего отца. «И поцеловал Яаков Рахель и заплакал». Почему плакал Яаков? РАШИ приводит здесь два объяснения. По одному Яаков плакал, потому что предвидел, что Рахель не будет похоронена рядом с ним в пещере Махпела. По второму объяснению он плакал, потому что пришел свататься к Рахели с пустыми руками. Его брат Эйсав послал вдогонку за ним одного из своих сыновей, наказав ему убить Яакова. Но тот сжалился и, чтобы как-то исполнить наказ отца, обобрал Яакова до нитки.
Отец Рахели, Лаван, помня, с какими богатыми дарами прибыл к ним в дом слуга Авраама сватать его сестру Ривку, мать Яакова, не мог поверить, что у Яакова нет ни гроша за душой, поэтому он принял его радушно: «Побежал навстречу ему, обнял и поцеловал его, и привел в свой дом...»Яаков поселился у Лавана и стал пасти его овец. «А у Лавана две дочери; имя старшей - Лея, а младшей - Рахель».
«И полюбил Яаков Рахель и сказал Лавану: «Я буду работать у тебя семь лет за Рахель, дочь твою младшую». Лаван согласился, и Яаков отработал установленные семь лет, которые были в его глазах, как несколько дней, из-за любви его к ней».
Но в брачную ночь Лаван привел к Яакову не Рахель, а Лею. Позже он нашел себе оправдание: «Не водится в наших краях отдавать младшую прежде старшей». Однако Яаков не должен огорчаться: «Пройдет неделя, отдадим тебе и эту, за то, что отработаешь ты у меня еще семь лет».
Лея рожает Яакову Реувена, затем Шимона, Леви и Йегуду.
«И увидела Рахель, что не родила она Яакову, и завидовала Рахель сестре своей...». Она отдает Яакову в жены свою служанку Билгу, чтобы затем усыновить ее детей. Билга рожает Дана и Нафтали.
«И увидела Лея, что перестала рожать, и взяла она Зилпу, служанку свою и отдала ее Яакову в жены». У Зилпы рождаются Гад и Ашер.
После некоторого перерыва Лея рожает своего пятого сына - Иссахара, а затем шестого - Звуллуна и дочь - Дину.
«И вспомнил Б-г о Рахели, и услышал ее, и отверз ее чрево. И зачала, и родила Рахель сына. И назвала его Иосиф «да прибавит», говоря, «да прибавит мне Б-г другого сына». К этому времени истекли 14 лет, которые Яаков должен был безвозмездно служить своему тестю за Рахель. Он решил вернуться в родные края. Но Лаван упросил его остаться: «Догадался я, что Б-г благословил меня ради тебя».
Яаков соглашается остаться работать у тестя. Но, зная его вероломство, он устанавливает такую систему оплаты за свой труд, которая бы полностью исключила любые споры и нарекания. «Я пройду по стаду твоему сегодня; отдели оттуда всякую скотину крапчатую, пеструю и всякую бурую скотину между овцами, и пеструю и крапчатую среди коз; это и будет моей платой. И отвечать будет справедливость моя пред тобою завтра, когда придешь ты проверять оплату мою: всякая некрапчатая и непестрая из коз и небурая из овец - крадена она у меня. И сказал Лаван: да будет по-твоему».
В тот же день Лаван отделил всех пятнистых, крапчатых, коричневых овец и коз и отправил их под наблюдением сыновей своих на расстояние трех дней пути от пастбищ, где пас его стада Яаков.
Увидев, что в его стаде не осталось носителей пятнистых, крапчатых и коричневых генов, Яаков, дабы не оказаться совершенно без заработка, решил, говоря по-современному, искусственно ускорить мутацию скота. Он поставил у овечьих поилок ветки, с которых была снята кора так, чтобы они выглядели пятнистыми с крапчатыми. Прием удался - «и рожали овцы полосатых, крапчатых и пестрых... И разбогател он очень, и было у него много скота, рабыни, рабы, верблюды и ослы».
В семействе Лавана стали поговаривать, что Яаков присвоил себе их добро. Отношение Лавана к зятю резко изменилось. И тут явился Яакову Вс-вышний: «Возвращайся на землю отцов твоих, на родину твою, и Я буду с тобою».
Зная, что тесть постарается не допустить, чтобы он ушел вместе со всем своим добром, Яаков решил сделать это тайно. Но для этого он должен был заручиться поддержкой жен. «И позвал Яаков Рахель и Лею в поле, к овцам». Он рассказал им, как обманывал их отец его все время службы, постоянно меняя условия оплаты, «но не дал ему Б-г сделать мне зло». Впрочем, их и не надо было убеждать. «...Есть ли у нас удел в доме отца? Ведь он считает нас чужими, ибо продал нас (вместо того чтобы еще дать за нас приданое, как принято) и расстратил наши деньги... А теперь все, как сказал тебе Б-г, делай».
Затем рассказывается, как Яаков тайно покинул дом Лавана. Рахель, уходя из дома отца, прихватила с собой фамильных идолов. Согласно РАШИ она хотела таким образом побудить отца отказаться от идолопоклонства.
Узнав о побеге зятя и дочерей, Лаван пустился в погоню. Он настиг беглецов у горы Гилад. «И явился Б-г Лавану во сне ночном, и сказал ему: берегись, не говори с Яаковом ни доброго, ни худого».
При встрече с зятем Лаван прикинулся обиженным любящим отцом и тестем. Однако обида Лавана была далеко не добродушной, как он сам признается: «Есть у меня силы сделать тебе зло, но Б-г отцов ваших сказал мне вчера: берегись!..» И наконец, последний упрек: «Почему ты украл моих богов?»
На обиженные слова тестя Яаков ответил коротко и исчерпывающе: «Я боялся, что ты похитишь от меня твоих дочерей». А в ответ на обвинение в краже Яаков произнес роковое: «Тот, у кого ты найдешь твоих богов, да не будет жить... и не знал Яаков, что Рахель украла их». И хотя, произведя самый тщательный обыск, Лаван так и не нашел своих идолов, из-за этого проклятия, - замечает РАШИ, - Рахель умерла в пути.
«И повздорил Яаков с Лаваном». Он изливает обиды, накопленные за долгие годы.
«Вот, двадцать лет у тебя... растерзанной я тебе не приносил - я возмещал ее, у меня ты ее взыскивал, украденную днем и украденную ночью. Днем пожирал меня зной, а ночью - холод, и отлетал сон от глаз моих... Служил я четырнадцать лет за дочерей твоих и шесть лет -за скот, а ты менял мою плату десять раз. Не будь за меня Б-г отца моего, Б-г Авраама... ты бы отправил меня ни с чем...».
Ответить Лавану нечего, кроме как снова показать свои родственные чувства: «Дочери-то - мои дочери, и сыновья - мои сыновья, да и овцы - мои овцы... Давай заключим союз мы с тобою».
Дети Яакова собрали камней и набросали холм. Лаван назвал этот холм по-арамейски «Йгар сахадута», а Яаков - на иврите - «Галед», что означает одно и то же - «Холм-свидетель». Ибо Лаван сказал Яакову: «Свидетель холм сей... что я не перейду к тебе за сей холм и что ты не перейдешь ко мне за сей холм... для зла».
"Вверх по лестнице, ведущей вниз"
Некод Зингер
И снилось ему: вот лестница поставлена на земле, а верх ее касается неба; и вот ангелы Божии восходят и нисходят по ней. ... И пробудился Яаков от сна своего, и сказал: истинно Господь присутствует на месте этом, а я не знал! И убоялся, и сказал: как страшно место это!
Есть в Иерусалиме, на бульваре Рава Герцога, такая уличная скульптура «Лестница Яакова» - работа скульптора Эзры Ориона. В ней, как положено, много ступеней, каждая из которых повернута под углом вниз, к грешной земле. Такое вот парадоксальное сооружение. Если верить устному рассказу писателя Леонида Гиршовича, когда-то, много лет назад, поэт Михаил Генделев ухитрился быстро взбежать по ней вверх ступеней на шесть-семь. Внизу его падшее тело подхватили восхищенные коллеги. А ветераны академии художеств «Бецалель» рассказывают студентам историю о том, что сперва лестница была сделана с обычными ступенями, но властям не понравилось, что горожане постоянно по ней лазают, и от скульптора потребовали внести изменения.
Жить в Иерусалиме вообще значит - жить по вертикали. Изо дня в день иерусалимцы и гости Святого Града с ангельским терпением поднимаются и спускаются, спускаются и поднимаются по его улицам. Можно, если есть склонность к символическому мировосприятию, видеть в этом глубокий духовный смысл. Можно, пожалуй, и возмутиться, как одна пожилая дама в Восточном Тальпиоте, карабкавшаяся по бесконечным крутым ступеням из центра абсорбции «Бейт Канада» в супермаркет и невзначай выдавшая на-гора парафраз праотца нашего Яакова: «Что за место такое ужасное, прости Господи!»
Я и сам провел в этом замечательном приюте новых репатриантов незабываемые дни первой иракской войны. Сирена воздушной тревоги, призывавшая нас в герметизированные комнаты, к родным противогазам, почему-то чаще всего приходилась на время вечерней прогулки с собакой. Внушительную лестницу в несколько десятков ступеней мы с ней преодолевали со скоростью хорошо натренированных горных козлов, а я при этом еще декламировал на скаку:
Жареные рыбки, ни мертвы, ни живы,
лестницу ладят для нетерпеливых,
лестницу ладят
без перекладин,
кто по ней поднимется, под ноги не глядя?
(Гали-Дана Зингер «Песенки о смерти для еврейских детей»)
В некоторых районах вечной и неделимой столицы добрая половина так называемых улиц более всего напоминает козьи тропы в иудейских горах, так что ступени, проложенные для связи низших социальных слоев с высшими достижениями израильского общества, все же являются цепочкой твердых шагов навстречу цивилизации и прогрессу.
В центре города есть сразу две улицы, именуемые улицами ступеней: Рхов hа-Маалот и Рхов hа-Мадрегот. На углу Рхов hа-Мадрегот находится моя мастерская, из окна которой можно до бесконечности тешить свой взор восхитительным видом ступенчатых каскадов одной из самых иерусалимских улиц Иерусалима, еще не подвергшейся разрушительной модернизации, которая калечит окрестный квартал. Еще отсюда хорошо наблюдать повседневную жизнь скромных обитателей улицы, значительная часть которой протекает непосредственно на этих ступенях. Несколько лет назад муниципальные власти установили на исторических улочках городского центра таблички с текстом, объясняющим происхождение их названий. Табличка на этой улице непритязательно и лапидарно гласит буквально следующее: «Улица Ступеней. В честь ступеней, находящихся на ней».
Хотя на Рхов hа-Маалот никаких ступеней нет - по крайней мере, в наши дни, но, поднимаясь в разгар летнего зноя по ее крутому склону, я то и дело начинаю непроизвольно напевать на святом языке 126-й псалом: Шир hа-маалот бэшув адонай эт шиват цион hайину кэхольмим... («Песнь ступеней. Когда возвращал Господь узников Сиона, мы были как во сне...»).
Самый иерусалимский из иерусалимских писателей - Давид Шахар - не мог пройти мимо ступеней. В его «Лете на улице Пророков» звучит другая памятная всем «Песнь ступеней» - псалом 130-й. Причем звучит в пересказе члена Верховного Суда, кавалера Ордена Британской империи третьей степени Дана Гуткина, эсквайра, который в бытность юным ешиботником тайно пробрался в запретную и проклятую караимскую синагогу в Старом Городе:
В конце переулка, на границе мусульманского квартала, глубоко под землей находилась их синагога, и, когда я начал спускаться по сумеречным и холодным ступеням в тот самый тысячелетний молельный дом, где хранился самый древний в мире свиток Торы, прозванный «Микдашия», я чувствовал, что совершаю куда больший грех, чем в тот раз, когда заглянул в церковь Рождества. Я сбросил с ног башмаки и оставил их, по обычаю караимов, на верхней ступени, рядом с колодцем. [ ...] С каждой ступенькой я чувствовал, спускаясь, как растут вокруг меня волны страха, и ощущал правой пяткой с дыркой в носке леденящие поцелуи гладкого голого камня. Я знал, что каждая новая ступенька низводит меня на новую ступень нечистоты, и вместе с тем знал, что именно в греховных недрах ада, в которые я размеренно, ступень за ступенью, погружаюсь, кроется наша святая Тора, древняя и единственная в своем роде, свободная от любого толкования и ограды.
И, очутившись в пугающей бездне, на полу синагоги, я знал, что лишь один Бог в силах спасти меня, и сердце мое взывало к нему в песни ступеней:
Из глубины взываю к Тебе, Господи,
Господи, услышь голос мой,
Да будут уши Твои внимательны
к голосу молений моих.
Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, -
Господи! Кто устоит?
Но у Тебя прощение,
да благоговеют пред Тобою.
И эта немая молитва в сердце, ведь даже сжатые губы мои не шевелились, была услышана. Разом стал я возноситься всё выше и выше, сквозь все слои греха и нечистоты, и почувствовал, что вдыхаю прозрачный и чистый воздух горних вершин, свободный от страха и угроз, от тревоги и гнета, от всякой необходимости молиться какому угодно Богу. В тот миг, когда он ответил мне, я не почувствовал даже необходимости его благодарить, ибо Бог сделал свое дело, Бог может уйти. (Окончание в след. номере)
Хасидские истории:
У Цемах Цедека был один хасид, лавочник. Он молился в обществе, и старался выполнять все установленные уроки. В субботу он молился дольше, чем обычно и повторял вслух хасидский маамар. Однажды впал в отчаяние относительно его служения, и расстроился и страдал из-за того, что он недостаточно служит Вс-вышнему.
Зашел к Ребе и излил перед ним горечь сердца.
Сказал ему Ребе: ты попал в сети животной души, которая ввела тебя в отчаяние, чтобы помешать тебе служить Вс-вышнему. Начни вести себя снова, как ты вел себя раньше, и пробуди в себе радость от того, что ты служишь Вс-вышнему.
Этот хасид превратился в другого человека. Когда он вернулся домой, он исполнил слова Ребе, и поднимался выше и выше, в изучении хасидизма и служении сердца.
Праведный рабби Исроэль из Ружина однажды вошел в свою синагогу, и сказал хасидам, которые сидели там:
Расскажу вам одну историю. Один деревенский житель пришел однажды на Рош аШана в соседний город. В прежние времена было много деревенских жителей, которые не умели даже молиться, и этот еврей был такой же как они. Когда он пришел утром в Рош аШана в синагогу, он стал оглядываться по сторонам, боясь раскрыть рот. Когда общество начало молиться молитву Шмонэ Эсре, и молящиеся начали плакать, удивился этот деревенский еврей: "Почему они плачут? Ведь не было никакой ссоры в синагоге, и почему вдруг они начали плакать?" И он решил, что, наверное, они плачут из-за того, что они так долго находятся в синагоги и уже проголодались. И поскольку он сам тоже был голоден - он тоже начал плакать вместе с ними. После молитвы Шмонэ Эсре прекратили плакать, и он снова удивился: "Почему же они теперь не плачут"? И он решил, что поскольку он видел в у себя дома перед тем как пойти в синагогу, что в "цимес" положили твердый кусок мяса, и оно требует много времени, чтобы свариться, и чем больше оно будет вариться, тем вкуснее будет "цимес", поэтому не нужно огорчаться тому, что трапеза задержится. Он тоже успокоился, и прекратил плакать. Когда дошли до трубления в шофар, и общество снова начало плакать, он снова удивился, пока не решил: "действительно, цимес будет только лучше, чем больше он будет вариться, но ведь у нас нет сил столько ждать. И он снова начал плакать в голос вместе со всем обществом.
После того, как цадик вышел из комнаты, сказали хасидим: Это машал (притча) об изгнании.
Цадик р. Моше-Лейб из Сасова, перед тем, как он стал известен, целый день сидел и учил Тору до ранних часов ночи, а после этого он вставал, и шел в "паб", где собирались распущенные молодые люди, там, где они танцевали, и кушали и пили, и играли и т.д., и он также одевался в другую одежду, как один из них, и садился среди них, и плясал и пел своим красивым голосом, и дожидался, пока поднимется заря, и тогда он возвращался домой, и одевал свою обычную одежду, и становился молиться. Так он делал несколько раз, и через это он спас многих из них и отдалил многих из них от мерзостных дел.
Некоторое время спустя, когда он уже прославился как великий праведник, и собирались вокруг него сотни людей каждую субботу, пришел туда один из распущенных молодых людей, которые плясали вместе с ним в молодости. Когда он увидел рабби Мойше Лейба - узнал его, и подумал в сердце своем: как же он умеет обманывать мир, ведь я же помню, как он игрался и плясал вместе со мной, и он такой же как я. Потом, когда он услышал его учение и его мудрость, и увидел, насколько велика его святость, сказал: несомненно, также тогда намерение его было, чтобы спасти нас от грехов, и немедленно поднялся и преклонился перед ним, и сказал:
- Тысячу раз благодарен господину моему, за то, что спас меня тогда от многих грехов.
И сказал один великий человек, что в этом действии рабби Мойше Лейба мы можем понять то, что говорится в Торе про Йосефа: "И отдал начальник тюрьмы в руки Йосефа всех арестованных... И все, что делают там - он делал. Начальник тюрьмы не видит ничего в руке его..."
Смысл этого: в тюрьме находилось множество низменных людей, и они делали там всякие мерзости, и поэтому Йосеф-а-цадик вел себя подобно рабби Моше Лейбу из Сасова, и подружился с ними и игрался вместе с ними, для того, чтобы отдалить их от грехов. И каждый, кто бы увидел его - осудил бы его, что также Йосеф - такой же как они все, но начальник тюрьмы понял, что он делает это во имя Небес, когда он увидел, что он преуспевает во всех его путях. И это то, что говорит Писание, "И все, что делают там - он делал" - что также он, Йосеф, делал как их дела, и тем не менее, "не видит начальник тюрьмы ничего в руке его", и переводит Онкелос "не видит ничего неподобающего в руке его", "ибо Вс-вышний с ним" - ибо намерение его - во имя Небес, и вот доказательство: "и все, что он делает - Вс-вышний посылает ему успех".
Шутка недели...
Леви идет по улице со своим другом Коном. Какой-то парень кричит им вслед: - Вонючий жид!
Леви тотчас оборачивается и дает парню пять франков.
- Ты что, с ума сошел? - спрашивает Кон.
- Ничего ты не понял, - объясняет Леви. - Мы с тобой не Б-г весть какие силачи. Но этот болван будет теперь думать, что за такие слова ему всегда дадут пять франков, и будет повторять их опять и опять, пока не нарвется на такого, кто ему руки-ноги переломает.
Некий новый русский пригласил Зиновия Гердта посмотреть свою новую квартиру. Водил по бесчисленным комнатам, объясняя: «Здесь это, здесь то... Один туалет, другой туалет, одна ванная, другая ванная... Спальни, кабинеты, комнаты для приемов...» В конце экскурсии, естественно, спросил: «Ну, как вам, Зиновий Ефимович?» Вежливый Гердт сказал, что все очень мило, но, на его взгляд, где-то здесь еще должен быть пункт обмена валюты.
Поговаривают, что в субботу из синагоги еврея провожает белый и черный ангел, и когда еврей приходит домой, то один говорит: "Пусть всегда будет так", - а другой подтверждает: "Амен". Только кто скажет первым зависит от того, готово ли все в доме к шабату. Понятно, что пожелания черного ангела исправлять трудно. Но так происходит со всеми нашими поступками. Конечно, мы не хотим отождествлять себя с дурным и отговариваемся в случае чего: "я был не в себе", "я вышел из себя" и т.д. и т.п. А теперь представьте канатоходца, который сделал шаг всторону. Недаром в Пиркей Авот этот принцип выражен жестким правилом: "Заповедь влечет за собой другую заповедь, а преступление влечет за собой преступление".
Преступления бывают и маленькие и очень маленькие и вовсе незаметные постороннему глазу, и все они исправимы пока жив человек, однако беда в том, что совершив однажды недоброе дело, человек теряет врожденное чувство страха и остается один на один с правом выбора. И вот тут нет ничего кроме помощи Творца и своей воли. "И остался Яаков один и боролся с ним человек до восхода". С кем можно бороться, когда вокруг ни души? Дурное начало - незнакомец-двойник Яакова, набирающий силу в темноте, стремился помешать ему овладеть той стороной личности Якова, которая должна была стать его сущностной. Сказано в трактате Брахот:"Пусть всегда человек опирается на свои хорошие желания и с их помощью объявляет войну дурным своим желаниям".
И дай нам Б-г успешно воевать с самими с собой и любить в другом человеке то хорошее, что есть в нем и помогать развиться и занять главенствующее место светлой стороне. И пусть темный двойник-невидимка отвечает амен и амен. Только вспомним слова Ребе о том, что задача совершенствования своей личности не должна решаться за счет другого (ни в материальном, ни в духовном смысле). Если один еврей ничего не знает о своем наследии и нуждается, образно говоря, в духовной милостыне, тот, кто в состоянии ему помочь, не может сказать: «Лучше я потрачу время на самосовершенствование и оставлю другого лишенным основ своей веры».
Желаем Вам Шаббат Шалом!
Рабби Исроэль и Хеня Карпиловский
Отрывки из бесед Ребе:
...когда мы хотим сделать хорошее дело, которое, однако, мы не обязаны делать по букве закона, или не делать какую-либо вещь, которую мы считаем нежелательной, хотя и не являющуюся запрещенной по букве закона, мы обязаны тщательно проверить, чтобы это не повредило выполнению тех вещей, которые мы обязаны делать по закону. И к примеру, когда перед нами стоит выбор либо помочь другому еврею в материальном или духовном плане, либо позаботиться о том, чтобы самим выполнить какую-либо вещь, пусть даже очень хорошую, но не обязательную, необходимо пренебречь своими интересами и подумать о другом еврее.
Недельная Глава - Вайейце:
«Землю, на которой ты лежишь, тебе отдем ее, и потомству твоему»
Глава начинается уходом Яакова из отчего дома: «И вышел («Ваейце») Яаков из Беэр-Шевы, и пошел в Харан». В дороге его застала ночь, и он устроился на ночлег, положив в изголовье камни. Ему приснилась лестница, достигающая неба, по которой поднимаются и спускаются ангелы. В этом сне Яакову явился Вс-вышний: «Я Б-г твоего отца Авраама и Б-г Ицхака; землю, на которой ты лежишь, тебе Я дам и потомству твоему». Вс-вышний обещал Яакову свое покровительство: «Не оставлю тебя, пока не исполню все, что сказал тебе».
Проснувшись, Яаков в благоговейном трепете воскликнул: «Это не иначе как Дом Б-жий, и здесь врата небесные!» Комментаторы говорят, что это была вершина горы Мориа, на которой много лет спустя стоял Иерусалимский Храм.
Придя в Харан, за городом у колодца, из которого пастухи поили овец, Яаков повстречал свою двоюродную сестру Рахель - она пасла овец своего отца. «И поцеловал Яаков Рахель и заплакал». Почему плакал Яаков? РАШИ приводит здесь два объяснения. По одному Яаков плакал, потому что предвидел, что Рахель не будет похоронена рядом с ним в пещере Махпела. По второму объяснению он плакал, потому что пришел свататься к Рахели с пустыми руками. Его брат Эйсав послал вдогонку за ним одного из своих сыновей, наказав ему убить Яакова. Но тот сжалился и, чтобы как-то исполнить наказ отца, обобрал Яакова до нитки.
Отец Рахели, Лаван, помня, с какими богатыми дарами прибыл к ним в дом слуга Авраама сватать его сестру Ривку, мать Яакова, не мог поверить, что у Яакова нет ни гроша за душой, поэтому он принял его радушно: «Побежал навстречу ему, обнял и поцеловал его, и привел в свой дом...»Яаков поселился у Лавана и стал пасти его овец. «А у Лавана две дочери; имя старшей - Лея, а младшей - Рахель».
«И полюбил Яаков Рахель и сказал Лавану: «Я буду работать у тебя семь лет за Рахель, дочь твою младшую». Лаван согласился, и Яаков отработал установленные семь лет, которые были в его глазах, как несколько дней, из-за любви его к ней».
Но в брачную ночь Лаван привел к Яакову не Рахель, а Лею. Позже он нашел себе оправдание: «Не водится в наших краях отдавать младшую прежде старшей». Однако Яаков не должен огорчаться: «Пройдет неделя, отдадим тебе и эту, за то, что отработаешь ты у меня еще семь лет».
Лея рожает Яакову Реувена, затем Шимона, Леви и Йегуду.
«И увидела Рахель, что не родила она Яакову, и завидовала Рахель сестре своей...». Она отдает Яакову в жены свою служанку Билгу, чтобы затем усыновить ее детей. Билга рожает Дана и Нафтали.
«И увидела Лея, что перестала рожать, и взяла она Зилпу, служанку свою и отдала ее Яакову в жены». У Зилпы рождаются Гад и Ашер.
После некоторого перерыва Лея рожает своего пятого сына - Иссахара, а затем шестого - Звуллуна и дочь - Дину.
«И вспомнил Б-г о Рахели, и услышал ее, и отверз ее чрево. И зачала, и родила Рахель сына. И назвала его Иосиф «да прибавит», говоря, «да прибавит мне Б-г другого сына». К этому времени истекли 14 лет, которые Яаков должен был безвозмездно служить своему тестю за Рахель. Он решил вернуться в родные края. Но Лаван упросил его остаться: «Догадался я, что Б-г благословил меня ради тебя».
Яаков соглашается остаться работать у тестя. Но, зная его вероломство, он устанавливает такую систему оплаты за свой труд, которая бы полностью исключила любые споры и нарекания. «Я пройду по стаду твоему сегодня; отдели оттуда всякую скотину крапчатую, пеструю и всякую бурую скотину между овцами, и пеструю и крапчатую среди коз; это и будет моей платой. И отвечать будет справедливость моя пред тобою завтра, когда придешь ты проверять оплату мою: всякая некрапчатая и непестрая из коз и небурая из овец - крадена она у меня. И сказал Лаван: да будет по-твоему».
В тот же день Лаван отделил всех пятнистых, крапчатых, коричневых овец и коз и отправил их под наблюдением сыновей своих на расстояние трех дней пути от пастбищ, где пас его стада Яаков.
Увидев, что в его стаде не осталось носителей пятнистых, крапчатых и коричневых генов, Яаков, дабы не оказаться совершенно без заработка, решил, говоря по-современному, искусственно ускорить мутацию скота. Он поставил у овечьих поилок ветки, с которых была снята кора так, чтобы они выглядели пятнистыми с крапчатыми. Прием удался - «и рожали овцы полосатых, крапчатых и пестрых... И разбогател он очень, и было у него много скота, рабыни, рабы, верблюды и ослы».
В семействе Лавана стали поговаривать, что Яаков присвоил себе их добро. Отношение Лавана к зятю резко изменилось. И тут явился Яакову Вс-вышний: «Возвращайся на землю отцов твоих, на родину твою, и Я буду с тобою».
Зная, что тесть постарается не допустить, чтобы он ушел вместе со всем своим добром, Яаков решил сделать это тайно. Но для этого он должен был заручиться поддержкой жен. «И позвал Яаков Рахель и Лею в поле, к овцам». Он рассказал им, как обманывал их отец его все время службы, постоянно меняя условия оплаты, «но не дал ему Б-г сделать мне зло». Впрочем, их и не надо было убеждать. «...Есть ли у нас удел в доме отца? Ведь он считает нас чужими, ибо продал нас (вместо того чтобы еще дать за нас приданое, как принято) и расстратил наши деньги... А теперь все, как сказал тебе Б-г, делай».
Затем рассказывается, как Яаков тайно покинул дом Лавана. Рахель, уходя из дома отца, прихватила с собой фамильных идолов. Согласно РАШИ она хотела таким образом побудить отца отказаться от идолопоклонства.
Узнав о побеге зятя и дочерей, Лаван пустился в погоню. Он настиг беглецов у горы Гилад. «И явился Б-г Лавану во сне ночном, и сказал ему: берегись, не говори с Яаковом ни доброго, ни худого».
При встрече с зятем Лаван прикинулся обиженным любящим отцом и тестем. Однако обида Лавана была далеко не добродушной, как он сам признается: «Есть у меня силы сделать тебе зло, но Б-г отцов ваших сказал мне вчера: берегись!..» И наконец, последний упрек: «Почему ты украл моих богов?»
На обиженные слова тестя Яаков ответил коротко и исчерпывающе: «Я боялся, что ты похитишь от меня твоих дочерей». А в ответ на обвинение в краже Яаков произнес роковое: «Тот, у кого ты найдешь твоих богов, да не будет жить... и не знал Яаков, что Рахель украла их». И хотя, произведя самый тщательный обыск, Лаван так и не нашел своих идолов, из-за этого проклятия, - замечает РАШИ, - Рахель умерла в пути.
«И повздорил Яаков с Лаваном». Он изливает обиды, накопленные за долгие годы.
«Вот, двадцать лет у тебя... растерзанной я тебе не приносил - я возмещал ее, у меня ты ее взыскивал, украденную днем и украденную ночью. Днем пожирал меня зной, а ночью - холод, и отлетал сон от глаз моих... Служил я четырнадцать лет за дочерей твоих и шесть лет -за скот, а ты менял мою плату десять раз. Не будь за меня Б-г отца моего, Б-г Авраама... ты бы отправил меня ни с чем...».
Ответить Лавану нечего, кроме как снова показать свои родственные чувства: «Дочери-то - мои дочери, и сыновья - мои сыновья, да и овцы - мои овцы... Давай заключим союз мы с тобою».
Дети Яакова собрали камней и набросали холм. Лаван назвал этот холм по-арамейски «Йгар сахадута», а Яаков - на иврите - «Галед», что означает одно и то же - «Холм-свидетель». Ибо Лаван сказал Яакову: «Свидетель холм сей... что я не перейду к тебе за сей холм и что ты не перейдешь ко мне за сей холм... для зла».
"Вверх по лестнице, ведущей вниз"
Некод Зингер
И снилось ему: вот лестница поставлена на земле, а верх ее касается неба; и вот ангелы Божии восходят и нисходят по ней. ... И пробудился Яаков от сна своего, и сказал: истинно Господь присутствует на месте этом, а я не знал! И убоялся, и сказал: как страшно место это!
Есть в Иерусалиме, на бульваре Рава Герцога, такая уличная скульптура «Лестница Яакова» - работа скульптора Эзры Ориона. В ней, как положено, много ступеней, каждая из которых повернута под углом вниз, к грешной земле. Такое вот парадоксальное сооружение. Если верить устному рассказу писателя Леонида Гиршовича, когда-то, много лет назад, поэт Михаил Генделев ухитрился быстро взбежать по ней вверх ступеней на шесть-семь. Внизу его падшее тело подхватили восхищенные коллеги. А ветераны академии художеств «Бецалель» рассказывают студентам историю о том, что сперва лестница была сделана с обычными ступенями, но властям не понравилось, что горожане постоянно по ней лазают, и от скульптора потребовали внести изменения.
Жить в Иерусалиме вообще значит - жить по вертикали. Изо дня в день иерусалимцы и гости Святого Града с ангельским терпением поднимаются и спускаются, спускаются и поднимаются по его улицам. Можно, если есть склонность к символическому мировосприятию, видеть в этом глубокий духовный смысл. Можно, пожалуй, и возмутиться, как одна пожилая дама в Восточном Тальпиоте, карабкавшаяся по бесконечным крутым ступеням из центра абсорбции «Бейт Канада» в супермаркет и невзначай выдавшая на-гора парафраз праотца нашего Яакова: «Что за место такое ужасное, прости Господи!»
Я и сам провел в этом замечательном приюте новых репатриантов незабываемые дни первой иракской войны. Сирена воздушной тревоги, призывавшая нас в герметизированные комнаты, к родным противогазам, почему-то чаще всего приходилась на время вечерней прогулки с собакой. Внушительную лестницу в несколько десятков ступеней мы с ней преодолевали со скоростью хорошо натренированных горных козлов, а я при этом еще декламировал на скаку:
Жареные рыбки, ни мертвы, ни живы,
лестницу ладят для нетерпеливых,
лестницу ладят
без перекладин,
кто по ней поднимется, под ноги не глядя?
(Гали-Дана Зингер «Песенки о смерти для еврейских детей»)
В некоторых районах вечной и неделимой столицы добрая половина так называемых улиц более всего напоминает козьи тропы в иудейских горах, так что ступени, проложенные для связи низших социальных слоев с высшими достижениями израильского общества, все же являются цепочкой твердых шагов навстречу цивилизации и прогрессу.
В центре города есть сразу две улицы, именуемые улицами ступеней: Рхов hа-Маалот и Рхов hа-Мадрегот. На углу Рхов hа-Мадрегот находится моя мастерская, из окна которой можно до бесконечности тешить свой взор восхитительным видом ступенчатых каскадов одной из самых иерусалимских улиц Иерусалима, еще не подвергшейся разрушительной модернизации, которая калечит окрестный квартал. Еще отсюда хорошо наблюдать повседневную жизнь скромных обитателей улицы, значительная часть которой протекает непосредственно на этих ступенях. Несколько лет назад муниципальные власти установили на исторических улочках городского центра таблички с текстом, объясняющим происхождение их названий. Табличка на этой улице непритязательно и лапидарно гласит буквально следующее: «Улица Ступеней. В честь ступеней, находящихся на ней».
Хотя на Рхов hа-Маалот никаких ступеней нет - по крайней мере, в наши дни, но, поднимаясь в разгар летнего зноя по ее крутому склону, я то и дело начинаю непроизвольно напевать на святом языке 126-й псалом: Шир hа-маалот бэшув адонай эт шиват цион hайину кэхольмим... («Песнь ступеней. Когда возвращал Господь узников Сиона, мы были как во сне...»).
Самый иерусалимский из иерусалимских писателей - Давид Шахар - не мог пройти мимо ступеней. В его «Лете на улице Пророков» звучит другая памятная всем «Песнь ступеней» - псалом 130-й. Причем звучит в пересказе члена Верховного Суда, кавалера Ордена Британской империи третьей степени Дана Гуткина, эсквайра, который в бытность юным ешиботником тайно пробрался в запретную и проклятую караимскую синагогу в Старом Городе:
В конце переулка, на границе мусульманского квартала, глубоко под землей находилась их синагога, и, когда я начал спускаться по сумеречным и холодным ступеням в тот самый тысячелетний молельный дом, где хранился самый древний в мире свиток Торы, прозванный «Микдашия», я чувствовал, что совершаю куда больший грех, чем в тот раз, когда заглянул в церковь Рождества. Я сбросил с ног башмаки и оставил их, по обычаю караимов, на верхней ступени, рядом с колодцем. [ ...] С каждой ступенькой я чувствовал, спускаясь, как растут вокруг меня волны страха, и ощущал правой пяткой с дыркой в носке леденящие поцелуи гладкого голого камня. Я знал, что каждая новая ступенька низводит меня на новую ступень нечистоты, и вместе с тем знал, что именно в греховных недрах ада, в которые я размеренно, ступень за ступенью, погружаюсь, кроется наша святая Тора, древняя и единственная в своем роде, свободная от любого толкования и ограды.
И, очутившись в пугающей бездне, на полу синагоги, я знал, что лишь один Бог в силах спасти меня, и сердце мое взывало к нему в песни ступеней:
Из глубины взываю к Тебе, Господи,
Господи, услышь голос мой,
Да будут уши Твои внимательны
к голосу молений моих.
Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, -
Господи! Кто устоит?
Но у Тебя прощение,
да благоговеют пред Тобою.
И эта немая молитва в сердце, ведь даже сжатые губы мои не шевелились, была услышана. Разом стал я возноситься всё выше и выше, сквозь все слои греха и нечистоты, и почувствовал, что вдыхаю прозрачный и чистый воздух горних вершин, свободный от страха и угроз, от тревоги и гнета, от всякой необходимости молиться какому угодно Богу. В тот миг, когда он ответил мне, я не почувствовал даже необходимости его благодарить, ибо Бог сделал свое дело, Бог может уйти. (Окончание в след. номере)
Хасидские истории:
У Цемах Цедека был один хасид, лавочник. Он молился в обществе, и старался выполнять все установленные уроки. В субботу он молился дольше, чем обычно и повторял вслух хасидский маамар. Однажды впал в отчаяние относительно его служения, и расстроился и страдал из-за того, что он недостаточно служит Вс-вышнему.
Зашел к Ребе и излил перед ним горечь сердца.
Сказал ему Ребе: ты попал в сети животной души, которая ввела тебя в отчаяние, чтобы помешать тебе служить Вс-вышнему. Начни вести себя снова, как ты вел себя раньше, и пробуди в себе радость от того, что ты служишь Вс-вышнему.
Этот хасид превратился в другого человека. Когда он вернулся домой, он исполнил слова Ребе, и поднимался выше и выше, в изучении хасидизма и служении сердца.
Праведный рабби Исроэль из Ружина однажды вошел в свою синагогу, и сказал хасидам, которые сидели там:
Расскажу вам одну историю. Один деревенский житель пришел однажды на Рош аШана в соседний город. В прежние времена было много деревенских жителей, которые не умели даже молиться, и этот еврей был такой же как они. Когда он пришел утром в Рош аШана в синагогу, он стал оглядываться по сторонам, боясь раскрыть рот. Когда общество начало молиться молитву Шмонэ Эсре, и молящиеся начали плакать, удивился этот деревенский еврей: "Почему они плачут? Ведь не было никакой ссоры в синагоге, и почему вдруг они начали плакать?" И он решил, что, наверное, они плачут из-за того, что они так долго находятся в синагоги и уже проголодались. И поскольку он сам тоже был голоден - он тоже начал плакать вместе с ними. После молитвы Шмонэ Эсре прекратили плакать, и он снова удивился: "Почему же они теперь не плачут"? И он решил, что поскольку он видел в у себя дома перед тем как пойти в синагогу, что в "цимес" положили твердый кусок мяса, и оно требует много времени, чтобы свариться, и чем больше оно будет вариться, тем вкуснее будет "цимес", поэтому не нужно огорчаться тому, что трапеза задержится. Он тоже успокоился, и прекратил плакать. Когда дошли до трубления в шофар, и общество снова начало плакать, он снова удивился, пока не решил: "действительно, цимес будет только лучше, чем больше он будет вариться, но ведь у нас нет сил столько ждать. И он снова начал плакать в голос вместе со всем обществом.
После того, как цадик вышел из комнаты, сказали хасидим: Это машал (притча) об изгнании.
Цадик р. Моше-Лейб из Сасова, перед тем, как он стал известен, целый день сидел и учил Тору до ранних часов ночи, а после этого он вставал, и шел в "паб", где собирались распущенные молодые люди, там, где они танцевали, и кушали и пили, и играли и т.д., и он также одевался в другую одежду, как один из них, и садился среди них, и плясал и пел своим красивым голосом, и дожидался, пока поднимется заря, и тогда он возвращался домой, и одевал свою обычную одежду, и становился молиться. Так он делал несколько раз, и через это он спас многих из них и отдалил многих из них от мерзостных дел.
Некоторое время спустя, когда он уже прославился как великий праведник, и собирались вокруг него сотни людей каждую субботу, пришел туда один из распущенных молодых людей, которые плясали вместе с ним в молодости. Когда он увидел рабби Мойше Лейба - узнал его, и подумал в сердце своем: как же он умеет обманывать мир, ведь я же помню, как он игрался и плясал вместе со мной, и он такой же как я. Потом, когда он услышал его учение и его мудрость, и увидел, насколько велика его святость, сказал: несомненно, также тогда намерение его было, чтобы спасти нас от грехов, и немедленно поднялся и преклонился перед ним, и сказал:
- Тысячу раз благодарен господину моему, за то, что спас меня тогда от многих грехов.
И сказал один великий человек, что в этом действии рабби Мойше Лейба мы можем понять то, что говорится в Торе про Йосефа: "И отдал начальник тюрьмы в руки Йосефа всех арестованных... И все, что делают там - он делал. Начальник тюрьмы не видит ничего в руке его..."
Смысл этого: в тюрьме находилось множество низменных людей, и они делали там всякие мерзости, и поэтому Йосеф-а-цадик вел себя подобно рабби Моше Лейбу из Сасова, и подружился с ними и игрался вместе с ними, для того, чтобы отдалить их от грехов. И каждый, кто бы увидел его - осудил бы его, что также Йосеф - такой же как они все, но начальник тюрьмы понял, что он делает это во имя Небес, когда он увидел, что он преуспевает во всех его путях. И это то, что говорит Писание, "И все, что делают там - он делал" - что также он, Йосеф, делал как их дела, и тем не менее, "не видит начальник тюрьмы ничего в руке его", и переводит Онкелос "не видит ничего неподобающего в руке его", "ибо Вс-вышний с ним" - ибо намерение его - во имя Небес, и вот доказательство: "и все, что он делает - Вс-вышний посылает ему успех".
Шутка недели...
Леви идет по улице со своим другом Коном. Какой-то парень кричит им вслед: - Вонючий жид!
Леви тотчас оборачивается и дает парню пять франков.
- Ты что, с ума сошел? - спрашивает Кон.
- Ничего ты не понял, - объясняет Леви. - Мы с тобой не Б-г весть какие силачи. Но этот болван будет теперь думать, что за такие слова ему всегда дадут пять франков, и будет повторять их опять и опять, пока не нарвется на такого, кто ему руки-ноги переломает.
Некий новый русский пригласил Зиновия Гердта посмотреть свою новую квартиру. Водил по бесчисленным комнатам, объясняя: «Здесь это, здесь то... Один туалет, другой туалет, одна ванная, другая ванная... Спальни, кабинеты, комнаты для приемов...» В конце экскурсии, естественно, спросил: «Ну, как вам, Зиновий Ефимович?» Вежливый Гердт сказал, что все очень мило, но, на его взгляд, где-то здесь еще должен быть пункт обмена валюты.